Летний домик с бассейном

Когда она произносила последние слова — «ослепительной фотомодели», — я уловил в ее голосе не вполне искренние нотки. Женщины думают, что мужчины считают их загадочными, однако вообще-то их видно насквозь.

— Значит, Ралф променял тебя на объект помоложе, — засмеялся я. — И это тебе опять-таки обидно. Что ни зеваки, ни знаменитые театральные актеры уже не свистят с восторгом вслед женщине в расцвете лет.

Каролина ложечкой брызнула мне в лицо молочной пеной.

— Марк! Не валяй дурака! Я очень рада, что он оставил меня в покое. Правда-правда. А кстати, ты замечал, как он смотрит на Эмманюель?

Я пожал плечами.

— Вчера, — продолжала Каролина. — Вчера, перед приходом слесаря? Похоже, его ничто не останавливает. Стэнли работал за столиком, Эмманюель лежала в шезлонге. Ну, когда Ралф обносил всех белым вином, помнишь? Сперва он наклонился поближе к ней, чтобы взять бокал. А наполняя бокал, глаз с нее не сводил. Все рассматривал, кроме лица. Начал с ног, потом медленно скользнул взглядом выше. И еще раз сверху вниз. Причем словно и не замечал, что делает, или его действительно ничто не останавливает. Провел кончиком языка по губам. Будто смотрел на тарелку с лакомой рыбкой. А потом… потом… Ох нет, это было ужасно!

Каролина закрыла лицо руками, склонила голову к самой столешнице.

— Что? — спросил я. — Ты о чем?

— В одной руке он держал бутылку, в другой — бокал. Но когда поставил полный бокал перед Эмманюель, рука освободилась. Сперва он медленно погладил себя по животу. Возле пупка. Затем рука двинулась ниже. К члену. Он обхватил его ладонью, Марк. Помял. Совершенно casual [10] , будто это как нельзя более естественно. Если б его застукали, он бы, наверно, сделал вид, что у него там зудит. Так оно и было! Зуд! Секунду спустя он поставил бутылку на землю и нырнул в бассейн. Я прямо услышала, как вода зашипела!

10

Невзначай (англ.).

Я рассмеялся. Каролина волей-неволей тоже. Но тотчас же опять посерьезнела:

— Да, все это, конечно, забавно. Но, на мой взгляд, еще и мерзко. Грязно.

— Ах, Эмманюель это слегка раздражает. По-моему, она вовсе не собирается водить старика Стэнли за нос… Вдобавок она вправду очень красивая. И об этом конечно же никак нельзя забывать.

Каролина прищурилась.

— Ты находишь ее красивой, Марк? По-твоему, она красивая девушка? Ты что, украдкой пялишься на нее, как Ралф?

— Да, я нахожу ее красивой. Любой мужчина со мной согласится. И я действительно иной раз смотрю на нее. Я мужчина, Каролина. Было бы по меньшей мере подозрительно, если б я не смотрел.

— О’кей, о’кей. Но, когда я говорю, что взгляд у Ралфа грязный, я имею в виду не это. Ты вот сам сказал: Эмманюель — красивая девушка. Скорее даже девочка. Какие у нее отношения со Стэнли, мне и знать не надо. Не мое это дело. Только ведь у бассейна есть и другие девочки.

Я воззрился на жену. Мне казалось мерзким соседство голого Ралфова члена, когда Юлия и Лиза играли в бассейне, однако с такой стороны я это никак не рассматривал.

— Я вообще-то специально последила за ним, — продолжала Каролина. — И должна сказать, ничего предосудительного не заметила. И все же… Он не дурак. Вероятно, сдерживается, пока мы рядом. Не знаю, как обстоит дело, когда он с ними один.

Я промолчал, щурясь от слепящего солнечного света, отраженного прибрежным песком. Перед глазами плясали черные пятна. Плыли в поле зрения слева направо.

— Есть и другие дети. Наши дочери, — сказала Каролина. — По крайней мере, мы считаем их детьми. Но взгляни на Юлию. Велика ли разница между Юлией и Эмманюель? Два года? Четыре? В нескольких сотнях километров к югу Юлия уже могла бы выйти замуж.

Тут я неожиданно кое-что вспомнил. Инцидент двух-трехдневной давности. Ралф, Алекс, Томас, Юлия и Лиза играли в пинг-понг. Играли не всерьез, всем скопом с ракетками в руках носились вокруг стола. По очереди отбивали мячик на другую сторону. Кто промазывал, вылетал. Вспомнился мне именно Ралф. Для разнообразия он надел шорты, это верно, однако зрелище странное — большая, грузная фигура среди кучки маленьких, а главное, более стройных мечется вокруг теннисного стола. Забавное зрелище, когда смотришь со стороны. Ралф был босиком, а на полу виднелась лужица, кто-то пролил воду. Он поскользнулся и с размаху грохнулся на кирпичи. Я вскочил с шезлонга и с банкой пива в руке побежал к теннисному столу. Когда Ралф рухнул, земля прямо-таки дрогнула. Словно мимо по улице проехал тяжелый грузовик. «Черт! — взревел Ралф. — Черт! Зараза! Холера! Чума! Ой!.. Ой!.. Черт!..» Он сидел в лужице, тер колено. Обычная ссадина. Ссадина в кровавую полоску, там, где кожа содралась о шероховатую поверхность кирпичей. «Зараза, зараза, зараза!» — выкрикивал он.

Дети тотчас прекратили беготню вокруг стола. Сгрудились чуть поодаль, глядя на грузную фигуру на земле. С почтительным испугом, но и с удивлением, как смотрят на кита, сбившегося с курса и выброшенного на берег. Но после последних трех воплей «зараза!», по-моему, именно Алекс первым расхохотался. За ним Томас — вскрикнул и пронзительно хихикнул. Как бы подал сигнал Юлии и Лизе, которые в свою очередь прыснули. Быстро глянули на Ралфа, а в следующий миг их окончательно одолел избавительный смех. Захлебывающийся, неудержимый, чисто девчоночий смех. Буйный смех. Звучащий так, словно никогда уже не прекратится. Убийственный смех. Убийственный для нашего брата, для парней. Они прикрывают рот ладошкой и прыскают — частенько у тебя за спиной, а иной раз и в лицо. Как сейчас.

На смех подняли не только Ралфа, но всех мужчин. Мужчину как вид. Обыкновенно мужчина был большим и сильным. Сильнее, чем женщина. Но иногда он падал. Под воздействием еще более могучей силы. Силы тяготения.

«Ой, я сейчас описаюсь!» — взвизгнула Лиза, от смеха по ее щекам катились слезы.

Я посмотрел на Ралфа, на его большое, неуклюжее тело на кирпичном полу, на ободранное колено. Ссадина была детская, иначе не скажешь. Как у мальчугана, упавшего с трехколесного велосипеда. Ободранная коленка, которую, заливаясь слезами, показываешь маме: с одной стороны, гордишься, что столько кровищи, а с другой — боишься, что мама зальет ранку йодом. Если хорошенько прислушаться, в смехе Юлии и Лизы звучал смех всех матерей на свете. Матерей, которых смешит вековечная неуклюжесть мальчишек. Скривившись от боли, Ралф еще раз осмотрел ссадину на колене и покачал головой. А потом сделал единственно возможное в этой ситуации — тоже расхохотался. Хохотал вместе со своими сыновьями. И с моими дочерьми. Хохотал над собой. Впрочем, только казалось, что он хохочет над собой, демонстрирует, будто не чужд самоиронии. На самом деле смеялся он главным образом затем, чтобы спасти лицо. Смеялся, чтобы сократить ущерб. Ненароком упавший взрослый мужчина смешон. Мужчина, способный сам посмеяться над этим, смешон уже меньше.

«Черт побери, — со смехом сказал Ралф, начиная подниматься на ноги. — Вот паршивцы! Ну да ладно, чуток посмеяться над стариком не грех!»

Тут-то я и заметил. Пустяковую деталь, не больше. Деталь, которой вначале не придаешь значения. Важность она приобретает лишь позднее. С обратной силой.

Ралф Мейер привстал, опираясь на здоровое колено. Он все еще смеялся, но смех утратил естественность — если вообще был таковым. «А ты берегись!» — сказал он и, поднимаясь во весь рост, нацелил указательный палец на мою старшую дочь. На Юлию.

Юлия взвизгнула: «Нет! Нет!» — и обеими руками схватилась за трусики. Трусики от бикини.

Я видел это совершенно отчетливо. Жест был однозначный. Ралф Мейер чем-то грозил моей дочери. Грозил что-то сделать. Что-то, что уже делал раньше. В шутку, конечно. Подмигивая. Но тем не менее.

Как я уже сказал, всего-навсего пустяковая деталь. Ты что-то видел, но сразу же оттесняешь увиденное на задний план. Вернее, что-то в тебе оттесняет это на задний план. Ты не хочешь так думать. Не хочешь выискивать повсюду дурной умысел. Годами живешь бок о бок с соседом. Приятным соседом. Вежливым. А главное, нормальным. Именно так ты и говоришь полицейскому инспектору, который о нем расспрашивает. «Нормальный мужик, — говоришь ты. — Вежливый. Нет, ничего из ряда вон выходящего я за ним никогда не замечал». Между тем дома у соседа найдены человеческие останки. Принадлежащие, по всей вероятности, четырнадцати пропавшим женщинам. В холодильнике. В саду. И вдруг тебе кое-что вспоминается. Незначительная деталь. Ты видел, как сосед время от времени носил к своей машине мусорные мешки. И укладывал их в багажник. Не после захода солнца и не в иную «подозрительную» пору. Нет, средь бела дня. Даже по сторонам не озирался, когда клал мешки в машину. Делал все в открытую, ни от кого не таясь. Заметив тебя, приветственно взмахивал рукой. А не то заводил с тобой разговор. О погоде. О новых жильцах из дома напротив. Нормальный мужик. «Сдается мне, вы вдруг что-то вспомнили», — говорит полицейский. И ты рассказываешь ему про мусорные мешки.