Лето в большом городе

— Саманта там еще?— Это Чарли. Снова.

— Она уже ушла,— вежливо говорю я.

— Черт,— кричит он и бросает трубку.

Тьфу ты, подумала я, и спокойно положила трубку. Я беру свой чемодан от Хартман из-под кровати Саманты.

Звонит телефон снова, но я знаю лучше, потом ответить. Я жду некоторое время, звонивший сдается. Затем гудок выключается.

— Да?— грубо говорю я, через интерком.

— Это Райан, — возвращается искаженный ответ.

Я нажимаю, чтобы открыть дверь. Райан. Я собиралась дать взбучку за Мэгги, в то время когда он показался в верхней части лестницы, держа в руках одинокую розу. Стебель был слабый, наверное, он нашел ее на улице.

— Ты опоздал, — осуждающе говорю я. — Мэгги уехала вчера ночью.

— Черт. Я знал, что облажался.

Наверное, мне следовало сказать ему, чтобы он уходил, но я еще не закончила.

— Кто сбегает из ресторана, в то время как его спутница в дамской комнате?

— Я устал, — виновато говорит он, как будто это является правдоподобной отговоркой.

— Ты шутишь. Верно?

Он виновато смотрит на меня.

— Я не знал, как попрощаться. Я был обессилен. И я не Супермен. Я стараюсь быть, но где-то вдоль линии, я, кажется, столкнулся с криптонитом.

Я улыбнулась назло себе. Райан один из тех парней, которые всегда могу пошутить над собой. Я знаю, что он это знает, и я знаю, что он предатель, но я не могу обижаться на него. В конце концов, он подвел не меня.

— Мэгги, действительно, было неприятно,— ругалась я.

— Я понял. И поэтому пришел. Чтобы сделать что-то для нее.

— С этой розой?

— Это очень грустно, не правда ли?

— Это трогательно. Особенно с тех пор, как она выместила свой гнев на мне.

Он удивился.

— Почему бы ей не принять его? Это же не твоя вина.

— Нет. Но у меня как-то получилось это. Мы поссорились.

— Было выдергивание волос?

— Нет, не было, — говорю я, негодуя. — Господи, Райан.

— Я сожалею, — он усмехнулся. — Ребята, любят боевых девушек. Что я могу сказать?

— Почему бы тебе просто не признать, что ты козел?

— Потому что это было бы слишком легко. Капоте козел. Я просто придурок.

— Хороший способ поговорить о своих лучших друзьях.

— Только из-за того, что мы друзья, не значит, что я должен лгать о нем, — сказал он.

— Полагаю, что так, — я невольно согласилась, интересно, почему женщины будут осуждать друг друга. Почему мы не можем сказать, — Эй, она ошиблась, но я же все равно люблю ее?

— Я пришел, чтобы сказать Мэгги, что художественная галерея отца открываться. Это будет сегодня вечером.

После будет ужин. Это будет круто.

— Я приду,— я вызываюсь, удивляюсь, почему никто не приглашает меня на эти гламурные вечеринки.

— Ты?— сказал Райан неуверенно.

— Почему бы и нет? Я рубленая печенка или что?

— Вовсе нет, — говорит он медленно. — Но Мэгги сказала, что ты была одержима Бернардом Сингером.

— Я не вижусь с Бернардом каждую ночь.— Я не могу признать, что с Бернардом скорее всего, уже все позади.

— Хорошо, тогда. Я встречу тебя в галереи в восемь.

Ура, я думаю, когда он уходит.

Я слышала об открытии галереи неделями, интересно, если бы Рэйнбоу позвала меня, а если нет, то каким образом я получила приглашение.

Я твердила себе, что это только глупая вечеринка, хотя втайне зная, что это событие, которое я не хочу пропустить.

И поскольку Бернард не позвонил, почему бы и нет? Я, конечно, не буду удерживать его в своей жизни.

Глава 21

Галерея находится в Сохо, пустынном участке захудалых блоков с мощёными улицами и огромными зданиями, которые были когда то фабриками. Трудно вообразить Манхэттен как центр индустриализма, но очевидно они раньше делали все здесь от одежды до лампочек и инструментов. Металлический скат приводит к входу галереи, рельсы, украшенные в шикарной манере, в центре люди, курят сигареты и обсуждают, что они сделали пред идущей ночью.

Я проталкиваюсь через толпу.Внутри все забито, масса клиентов, образующих узкое место у входа, как кажется, уже запустили всех кого они знают.

Воздух заполнен дымом и влажным запахом пота, но есть знакомый гул волнения, который указывает, что в этом месте стоит побывать.

Я нахожу убежище вдоль стены, избегая круга поклонников, собранных вокруг полного человека с козлиной бородкой и закрытыми глазами. Он одет в черную блузу и вышитые шлепанцы, таким образом, я предполагаю, что это — сам великий Барри Джессен, самый важный художник в Нью—Йорке и отец Рэйнбоу. Действительно, Рэйнбоу поддерживает его, её взгляд впервые потерянный и довольно незначащий, несмотря на то, что она одета в ярко—зеленое окаймленное платье. Следующей за Барри и выше него, по крайней мере, на голову, модель Пикан. У нее есть сознательно не застенчивый вид женщины, которая знает, что она исключительно красива и знает, что ты тоже это знаешь, но полна решимости не сделать ее красоту главной достопримечательностью.

Она держит голову, наклоненной к мужу, как бы говоря "Я знаю, я красивая, но сегодня его ночь." Я полагаю, это проявление настоящей любви.

Либо так, либо это очень хорошая игра актеров.

Я не вижу Райана или Капоте, так что я притворяюсь, что заинтересованная в искусстве. Вы тоже подумали, что люди с таким же успехом в этом заинтересованы, но пространства напротив картин в основном пусты, как будто главная тема открытия — это социализация.

И, может быть, по хорошей причине. Я не могу решить, что я думаю по поводу картин. Они черные и серые, с тощими фигурами, которые кажутся жертвами жестокого насилия или распространителями травмы. Адские капли крови капают со всех сторон.

Тощие фигуры, словно пронизаны ножами и иголками, в то время как когти рвут их лодыжки. Все это очень тревожно и совершенно незабываемо.

—Что ты думаешь? — спрашивает Рэйнбоу, подходя сзади.

Я удивлена, что она опустила тебя к тому, чтобы спросить мое мнение, но до сих пор я единственный человек здесь, который почти ее возраста.

—Сильно, — я говорю.

—Я думаю они жуткие.

—Правда? — я удивлена, что она так честна.

—Только не говори моему отцу.

—Не скажу.