Летучий корабль

– Конечно! — поспешно заверяет она меня, обрадованная тем, что ее глупость не рассердила великого волшебника, который больше не хочет им быть. — У Дадлика вот друг в полиции работает, правда Дадлик? Полкисс… кажется?

– Да, мам, — отзывается мой кузен, глядя на меня с внезапным интересом, который я никак пока не могу истолковать. — Дэвид Полкисс.

– Он же поможет, правда? Да, Дадли? — тетушка всячески пытается загладить свою оплошность.

– Думаю, да.

И я спешу спросить о чем-то совершенно ином, неважном, о том, что от станции, кажется, пустили новый автобус. О том, жива ли еще старая кошатница миссис Фигг, что жила в доме напротив. Жива, что ж ей сделается, а ее кошки регулярно забредают в сад и гадят на безупречный дурслевский газон. И остаток наших семейных посиделок тренируюсь в том, чтобы научиться говорить с магглами о маггловском. Оказывается, что мой кузен и дядя любят футбол, но болеют за совершенно разные команды. Так что ближе к вечеру мы обнаруживаем, что можем расстаться, совершенно довольные друг другом.

– Ты не пропадай, Гарри, звони, заезжай, — приглашает меня дядя Вернон, а тетушка вторит ему.

Я, стоя уже в пальто и завязывая шарф перед зеркалом, обещаю регулярно давать о себе знать. Все же не чужие люди…

– Мам, я провожу Гарри, — неожиданно говорит Дадли, накидывая куртку.

– Да, конечно, Дадлик, только не задерживайся долго.

– Не буду, — небрежно отвечает он.

И мы вдвоем с моим кузеном выходим за порог дома в Литтл Уингинге.

40. Мистер Дадли Дурсль

Мы с Дадли молча доходим до калитки, выходим на пустынную улицу, освещаемую сейчас только бело-желтыми кругами фонарей да светом, падающим из окон домов. Сейчас, зимой, когда мало кто открывает форточки, не слышно даже бормотания телевизоров, так что мы идем в полной тишине, но разговора пока не начинаем — возможно, и мне, и Дадли кажется, что его родители все еще стоят на пороге дома и смотрят нам вслед.

– Куришь? — спрашивает он, наконец, когда мы удаляемся от дома на расстояние двух фонарных столбов, и протягивает мне открытую пачку.

– А то.

Я делаю попытку достать свои, но он меня останавливает. И вправду, наверное, глупо отказываться, когда тебя так явно пытаются угостить.

– Пойдем, посидим куда-нибудь, — предлагает он — Или ты торопишься?

– Абсолютно свободен и весь в твоем распоряжении. Куда?

– Около станции есть паб и итальянский ресторан.

Я несколько удивлен. Помнится, когда я последний раз был здесь, набор местных развлечений ограничивался только пабом.

– Ресторан недавно открыли, — охотно поясняет Дадли. — Помнишь, здесь жил дядя Роберто, старый такой? Мы его еще дразнили?

– Я в этом не участвовал (возможно, просто потому, что меня никто не принимал в компанию…), но дядю Роберто помню. Длинный, сутулый, как стручок гороха?

– Точно. Так вот, к нему дети переехали, и почти сразу же появился ресторан. Пойдем туда, там потише, чем в пабе. Хотя с пивом там, конечно, хуже, но тоже есть кое-что.

Сейчас он мог бы спросить, пью ли я или магам все же это несвойственно, а я бы ответил, что да, разумеется, пью, только в очень ограниченных количествах. Не хватало еще ему послушать мои пьяные откровения. Но Дадли отчего-то не спрашивает, видимо, полагает, что раз я готовлю себя к маггловской жизни, то вряд ли откажусь пропустить с ним кружку-другую.

Мы усаживаемся за столик, покрытый яркой солнечной клеенчатой скатертью — сейчас в Luna e mare у нас почти такие же, может быть, в них есть что-то южное, теплое — просим принести нам пива. Дадли, как ни странно, заказывает себе еще и большую пиццу. Я не могу скрыть улыбки, он, разумеется, замечает, но не обижается.

– Да, я обжора, — признается он. — Ты прекрасно знаешь, я всегда таким был. Не вижу смысла менять привычки. И домой вернусь — тоже, вероятно, еще перекушу.

– Ты же боксом занимался…

– Я и сейчас занимаюсь, иначе меня бы давно из университета выперли. А так, пока я готов защищать честь университета, они не против закрыть глаза на отсутствие иных успехов.

Ну, вот это как раз очень ожидаемо — насколько я помню, кузен никогда не слыл большим интеллектуалом. Я смотрю на него, да, опять разглядываю. Он отпустил небольшую бородку и бакенбарды, отчего его лицо кажется еще более пухлым. И все та же розовая нежная кожа, всегда напоминавшая мне свежайшую ветчину. И большие руки, ладони, словно лопаты. Великан Дадли… Мой брат, так никогда и не ставший мне братом…

– Ну, за встречу!

Он салютует мне пивной кружкой, я поднимаю свою.

– Знаешь, — продолжает он, — я ведь думал, никогда больше не увидимся.

– Ты что, обо мне думал? — признаюсь, я несколько удивлен.

– Да, а что тут такого? Мы же, какого бы ты ни был мнения обо мне и о родителях, все же выросли вместе. Я всегда немного завидовал тем, у кого были братья… Понимаешь, ты у меня вроде тоже был, а вроде как и нет.

Мерлин мой, неужели я присутствую при сцене покаяния Большего Дэ? Хотя, почему я по привычке все еще продолжаю считать его недоумком? Вспомни, ведь он был единственным, кто подал мне руку на прощание, когда все мы в спешном порядке покидали дом в Литтл Уингинге! Мой кузен никак не мог тогда примириться с тем, что он с родителями уезжает в некое безопасное место, а меня они с собой не берут! Он хотел, чтобы я поехал с ними! А я все забыл, хотя у меня и есть оправдание — тот год в моей жизни выдался весьма насыщенным, так что некогда было вспоминать о трогательном прощании с родственниками. А когда все закончилось, и мой враг был повержен — разве я вспоминал о том, что на свете есть Дурсли? Меня даже не интересовало, смогли ли люди из Ордена, охранявшие их, спасти им жизнь. Я ни разу не вспомнил, не спросил… Вот уж не думал, что мне доведется ощутить неловкость в присутствии Дадли. Кажется, от внезапно нахлынувшего смущения я подзываю официантку и заказываю салат, просто из солидарности с ним, чтобы он не чувствовал себя таким уж обжорой, уминая пиццу в одиночестве.

– А как вы жили тот год? — наконец, задаю я вопрос, который следовало бы задать года четыре с половиной назад.

– Да как тебе сказать… Отвратительно, честно говоря.

Большой Дэ разом отправляет себе в рот внушительный треугольник пиццы, и я в очередной раз думаю, что природа создала в его лице практически идеальную машину по переработке пищи. Но он один из немногих людей, что мне довелось встретить, которым подобный чрезмерный аппетит даже к лицу — не могу представить его себе постройневшим, подтянутым, с впалыми щеками. Нет, это будет уже вовсе не Дадли. А так один вид его рук, сейчас по локоть открытых, густо покрытых пушком светлых волос,— он засучил рукава рубашки, потому что таким большим людям, как он, вечно повсюду жарко — убеждает меня в незыблемости того мира, в котором я имею честь пребывать. И то, что все дальнейшее рассказывается мне с набитым ртом, тоже представляется вполне гармоничным.

– Понимаешь, эти твои…ну, которые нас тогда забрали, они держали нас в какой-то глуши, даже лишний раз из дома без разрешения выйти — ни-ни. Убьют, поймают… Знаешь, вот попробуй расскажи кому-нибудь, что чуть ли не год прятался от злого волшебника! Засмеют, в лучшем случае. Но тогда родители так боялись, даже папа, что во всем слушались ваших. Нам же с тобой тогда по семнадцать было. Представляешь себе, что такое безвылазно просидеть чуть ли не год в одном доме с родителями, никуда не выходя и ни с кем не общаясь?

– Удавиться можно.

Я абсолютно честен. С такими родителями, как у Дадли, даже самый отъявленный жизнелюб испытал бы непреодолимое желание спрыгнуть с ближайшей скалы. А, черт, дались же мне эти скалы… Я невольно дотрагиваюсь рукой до моей жемчужины, сейчас надежно скрытой воротником рубашки. И мне кажется, чувствую ответную волну тепла. Хотя и это тоже глупости: я проверял — в подарке лорда Довилля нет никакого колдовства.

– Сидели мы там безвылазно, отцу пришлось нанять управляющего на свою фирму, так как, понятное дело, на работу он ходить не мог. Насилу уговорили, чтоб ваши привезли нам компьютер и разрешили провести Интернет — чтобы отец мог работать. Ну и я… я от нечего делать тогда заинтересовался, как все это работает, книжек мне попросил купить. Теперь вот, сам слышал, этим и занимаюсь.