Левиафан. Темный восход

– Готов, – тихо, но уверенно произнес Кизекочук. А в следующее мгновение хрупкая рука Адсилы метнулась к его поясу, выхватила родовой нож из кровавого камня и вскрыла Кизекочуку горло. Все это слилось в единое движение, занявшее меньше удара сердца, охотник даже не успел отшатнуться.

Он инстинктивно прижал руки к горлу, ощутив, как меж пальцев прорывается липкий горячий поток. Он не почувствовал боли, шок и непонимание затмили все. Кизекочук попытался вдохнуть, и не смог. Ноги подломились, он понял, что заваливается набок. А потом на смену удушливому сумраку, словно избавление, пришла безбрежная тьма.

Он падал в бездну. Недолго. Скоро все изменилось и бездна начала падать в него. Воспоминания вспыхивали и гасли одно за другим, словно круги на воде они расходились в стороны, порождая новые и новые вспышки. Кизекочук вспомнил свое имя, свое детство, свое племя и своих родичей. Потом вспомнил Витэшну и свою любовь к ней. Вспомнил, как был предан, и как его убила Адсила, в теле которой находился Ха-кве-дет-ган. Он хотел было подумать о том, что умер, но внезапно его пронзила настолько чудовищная боль, что он закричал, а вместе с ним закричала его маниту.

Вся ярость, вся злоба и ненависть, которые он копил в себе многие дни с того самого момента, как получил страшную весть о решении совета племени, все это в один миг обернулось против его обнаженной сути и впилось в нее. Стрелами и копьями, когтями и клыками. И его беззвучный вопль длился миллионы лет, спрессованные в мгновение, которое требуется капле, оторвавшейся от потолка пещеры, чтобы достичь ее пола.

Он открыл глаза и понял, что вновь находится в капище. Стоит на самой границе света и тени справа от алтаря, перед которым – ничего не понимающая Адсила. Девушка смотрит на свои окровавленные руки, на зажатый в них кинжал и на огромное кровавое пятно перед собой. Но тела нет. Потому что его тело в другом месте.

Охотник повел плечами, разминая мускулы, которые, казалось, находились без движения тысячи лет. Он стал куда крепче, сильнее, хотя внешне почти не изменился. Он теперь видел и слышал все на многие сулету вокруг, он даже мог расслышать, как муравей взбирается на опустевшую чашу с ритуальным вином, выпавшую из руки уснувшего воина онундагэга на другом конце уоки. Он мог увидеть этого муравья, ощутить его целиком и по частичке. Появились новые чувства, новые ощущения, новые возможности. Но желания остались прежними. Осталось лишь одно желание.

Месть. Для нее он был перерожден великим Ха-кве-дет-ганом!

Адсила тем временем лишилась чувств, не в силах осознать происходящее. Кизекочук подошел к ней и коснулся рукой виска девушки, мгновенно узнав о шаманке все. Ее жизнь, от материнской утробы до этого кошмарного вечера, все надежды и разочарования юной Адсилы пронеслись перед его взором. Но имело значение лишь одно воспоминание.

Однажды, стремясь заполучить расположение своего темного бога, девушка принесла ему жертву – молодого жеребенка. Закон предков запрещал кровавые подати, и позже Адсила годами казнила себя за свершенное преступление, ни на миг не забывая о нем. Но ее раскаяние ничего не значило. Ничего не значили ее добрые поступки, ее симпатия к Кизекочуку. Она преступила закон, а значит – заслуживала отмщения.

Он вошел в ее разум, инстинктивно поняв, что в сознании человека, находящегося во сне или забытьи, он теперь полноправный владыка. Кизекочук узрел маниту Адсилы, что степенно шла по бескрайней равнине, подернутой студенистым туманом. Девушка собирала полевые цветы и тихо напевала древнюю колыбельную, что перед сном пела ей мать. На востоке у самого горизонта тлело оранжевое око небес.

Но внезапно мир вокруг Адсилы стал сгущаться, начал давить на нее, образуя вокруг стены и потолок из непроглядного сумрака. Она оказалась в узком коридоре с низким потолком, где не хватало ни света, ни воздуха. Девушка закричала и побежала наугад по жуткому лабиринту. Иногда за очередным поворотом ее встречала многоликая вопящая тьма и Адсила, задыхаясь от страха, бежала в другом направлении, пытаясь скрыться от ужаса, который был сутью этого места.

Никто не скажет, сколько она плутала по лабиринту. День, месяц, столетье? Вскоре стены бесконечных коридоров обратились колючими кустами, которые протягивали к девушке свои крючковатые лапы, чтобы ужалить ее, хлестнуть по нежной охряной коже. Она перестала кричать, выбившись из сил.

Но потом бесконечные петли коридоров иссякли и она оказалась на капище, которое хорошо знала с малых лет. Адсила облегченно вздохнула и, роняя капли крови с израненной колючим кустарником плоти, подошла к каменному алтарю. Она упала на колени и начала исступленно молиться.

Тем временем кровавые бисеринки за ее спиной начали стекаться вместе, пока не образовали небольшую лужицу маслянистой багряной жидкости, из которой медленно поднялась лишенная облика человеческая фигура.

Адсила почувствовала чье-то присутствие и обернулась. Не в силах кричать от сковавшего ее ужаса она застыла со вставшими дыбом волосами, ощутив, как ноги в буквальном смысле приросли к земле. Нет, серьезно, ее ноги обвили жгуты черной, сочащейся желтоватой слизью лозы, которая с каждым движением девушки лишь еще сильнее стягивала свои захваты.

Фигура, родившаяся из кровавой лужи, начала обретать конкретные черты и вскоре Адсила узнала в ней свою мать, Тэлуту. Фигура полностью сформировалась и сделала шаг к девушке, которая, дрожа всем телом, протянула руки навстречу матери. Слезы ручьями бежали по ее щекам, смешиваясь с соплями и слюной на подбородке.

– Мама, – едва слышно прошептала Адсила. – Помоги мне, мама!

Женщина с большими и добрыми глазами раскрыла объятия навстречу дочери. А потом ее тонкие губы разомкнулись и она промолвила единственное слово.

– Нет, – прошипел Кизекочук устами Тэлуты. В его руке возник кинжал из кровавого камня и он вонзил его в сердце Адсилы. Затем, повторяя то ритуальное убийство жеребенка, ударил ее в живот, разодрав его до самой промежности, и завершил кровавую жатву, перерезав девушке горло. Адсила умерла, захлебнувшись кровью и непередаваемым ужасом.

В реальном мире ее тело задергалось на шкурах капища, изо рта пошла кровь. Затем на ней появились кровавые раны – в области сердца, в нижней части живота и, наконец, на горле. Ее маниту стрелой вылетела из охваченного посмертным страхом тела, но была перехвачена Кизекочуком. Он сжал ее обеими руками и разорвал пополам. Маниту порвалась с глухим треском и тут же угасла, растаяв в спертом воздухе капища.

– Твоя первая жертва, о дух мщения, – прошелестел бесплотный Ха-кве-дет-ган из сумрака за алтарем. – Как себя чувствуешь?

– Я… – протянул Кизекочук. Он будто впервые отведал ритуального вина и теперь пытался оценить послевкусие, медленно водя языком по губам, на которых еще остались капли благородного напитка. – Я счастлив!

– Ну, конечно! – Ха-кве-дет-ган расхохотался. – Ты отдал все, но обрел нечто большее. То, что позволит тебе свершить твою месть! И не только твою! Ты еще не понял? Ты больше не смертный!