Лезвием по уязвимости

Родительская библиотека была богата на собрания классиков, но из всех произведений Алла остановилась на шедевре Виктора Гюго «Человек, который смеется». Она жаждала сильных эмоций и была уверена, что Гюго ей это даст, поскольку прежде уже прочла «Собор Парижской Богоматери» и осталась под впечатлением от порожденной гениальностью его пера истории, от редчайшего таланта писать настолько образно и сильно. Прочтение романа перевернуло ее внутренний мир и всколыхнуло глубоко запрятанные чувства. Алле импонировал романтизм и именно то, как раскрывал его великий француз. Он рисовал исключительного человека в исключительной обстановке, уродливого лицом, но благородного душой. Фоном служили безжалостные исторические события, которым герой пытался противостоять своей чистой, невинной, сродни детской природой. Таким был Квазимодо, таким был и Гуинплен.

Романтический герой – это борец за справедливость, таинственный странник и отшельник, кто обращается к природе, чтобы уйти от мира людей, порочности, несовершенства. Квазимодо восстает против общества, когда спасает Эсмеральду от казни и укрывает в Соборе, но лишь отсрочивает ее смерть. Над героями Гюго висит рок своего времени – их судьба предопределена, и мечты этих благородных душ о счастье изначально обречены на крах. Гуинплен выступает в Палате Лордов, где говорит о нищете и страданиях, пытаясь достучаться до сильных мира сего, но в ответ слышит смех и глумление.

В романтизме идеализированы не только люди, но и чувства. Любовь возвышенная, духовная – поистине божественное чувство и не имеет ничего общего с обычной плотской страстью. Красавица Дея любит Гуинплена, она слепа, но наделена особым даром и видит в возлюбленном то, чего не дано разглядеть остальным, – его прекрасную душу, а не обезображенное лицо человека с гримасой смеха. Гуинплен не представляет своей жизни без Деи, она для него все. Две сироты выросли вместе, обрели отца в лице бедняка Урсуса, бродячего шута и мизантропа, который кормит нищих, помогает страждущим, считает, что жизнь – мучение, а смерть – избавление, и, помогая человеку продержаться, он тем самым обрекает его на дальнейшие страдания в жестоком мире. Такой своеобразный мизантроп с чуткой, гуманной душой.

Герои были одной семьей, зарабатывали уличными представлениями, переезжали с места на место и довольствовались тихим счастьем «маленького» человека, пока не всплыла роковая правда и не повлекла за собой цепочку драматических событий…

Алла напряженно следила за сюжетом, не в силах оторваться от книги, уже по ходу прочтения несколько раз поймала себя на мысли, что переоценила свое состояние и не стоило браться за столь эмоционально тяжелое произведение сейчас: это равносильно тому, что поливать ожоги кислотой, но остановиться было нельзя. Гюго увлек, захватил, покорил!

После прочтения остался тяжелый осадок: романист порушил надежды читательницы о счастье полюбившихся героев. На благополучную концовку можно было бы рассчитывать, развивайся события в другое время и в другом месте, но никак не в феодальной Англии семнадцатого века. Историю, особенности общественного строя того времени не исказишь: бедняки имели минимум возможностей и прав, были обречены на унизительное выживание.

Как бы то ни было, каждый находит в произведении что-то «свое», дает субъективную оценку, исходя из личного опыта, и, благодаря Гюго, Алла сделала важные выводы.

«Ну почему в реальной жизни трудно встретить такую любовь, как у Деи с Гуинпленом? Любить сердцем, а не глазами – наивность романтизма или непостижимый идеал реализма? Полюбила бы я Пашку, будь он уродлив? Полюбил бы меня он, будь я слепой? Конечно же, в человеке важна душа, но на первом этапе общения серьезные дефекты внешности отпугнут любого, и чтобы узнать о красоте духовной, нужно перейти к следующему этапу, но до этого может и не дойти, поскольку «встречают (а чаще и провожают) по одежке». Мы оба клюнули на внешность, но полюбил ли Пашка мою душу? Она была пред ним чиста, но он этого не видел, поскольку был зациклен на внешнем, моей растоптанной репутации, о том, как я выгляжу в глазах других. Любил во мне лицо, красивую оболочку, и когда я пала в грязь этим лицом, отвернулся. Нет, он не Гуинплен – да и я не Дея! Раз так, убиваться и не стоит, роман Гюго помог отличить истинное чувство от мнимого. Опять же, легко сказать, труднее подавить свои чувства…»

Алла не могла забыть его в одночасье, и если бы сказала, что забыла, верить этому не стоило… Месяц она приходила в себя, изливала боль в подушку и лишь сейчас стала воспринимать расставание спокойно, как факт, как данность; теперь ее больше беспокоило, где жить, на что существовать. Если Яна и распахнула перед ней двери, то наглеть и задерживаться не стоило, к тому же та снимала квартиру не одна, а с приятельницей на пару. Аллу отличало чувство такта, и даже сейчас, оставшись на улице, она не хотела никого стеснять.

На банковской карте оставались кое-какие сбережения, как раз протянуть первое время: снять квартиру и питаться месяц-полтора. Мысли о поисках работы не давали покоя. Девушка подумывала искать новый банк, но болезненные ассоциации, воспоминания об увольнении стали для нее барьером, и она захотела кардинальных перемен, найти себя в чем-то другом, лишь бы не возвращаться к прошлому. Подумала, что на экономике мир клином не сошелся и интересно было бы попробовать себя в другой какой-то сфере.

«Вот приеду во Владик и обзвоню парочку турфирм, пробью вакансию менеджера и предложу свою кандидатуру. Есть вышка, да и ладно, специфических навыков в этом деле не требуется, а опыт быстро наработается. Это туроператора без специального образования в экономисты не возьмут, а продавать путевки сможет каждый, был бы язык подвешен», – решила для себя она.

Зарплата начинающих специалистов различалась мало, возможность карьерного роста была везде, но работа по подбору туров казалась куда более приятной, привлекала возможностью путешествовать, ведь если и предполагались командировки, то за границу, а не в поселки Приморского края.

За пару дней до отъезда родители преподнесли сюрприз, чем вызвали улыбку. Возможно, первую за все то время, что дочь провела у них.

– Аллочка, доченька. Не изводи ты так себя. Не стоит это твоих нервов. Тебе нужно все забыть, неплохо съездить бы куда-нибудь на отдых… Мы знаем, как ты любишь путешествовать, возьми вот эти деньги: здесь тридцать тысяч. Потрать их по своему усмотрению, слетай в Таиланд или во Вьетнам – если же не хочешь, купи что-нибудь, приоденься. В общем, порадуй себя, а заодно и нас, – прослезилась мать.

– Алла, дочь, ты только скажи, и этот сукин сын за все ответит. Я приеду и разберусь с ним. Вырву его язык и выкину собакам! Главное, знай: у тебя есть я. Я всегда тебя защищу и любого, кто тебя обидит, прибью, – дал понять отец.

– Спасибо вам, мои дорогие! Я вас люблю. Ваша поддержка для меня много значит.

– Ну что ты, доченька, хорошая ты наша…

Любовь родителей исцеляла, придавала сил. Алла бы с радостью осталась подольше, подпиталась теплом общения с близкими, но голова кипела от проблем, решение которых требовало возвращения в город.