Лгунья

Я спустилась вниз. Если двигаться, думала я, боль утихнет. Может, с помощью движения можно её обмануть. Глаза мои заплыли, превратились в узенькие щелочки. В кухне горел свет.

– Не спится, - извиняясь, пробормотала я.

Она подняла голову. Неприбранные, мучительно седые волосы падали на плечи. Мне было стыдно за то, что я стала свидетелем пугающей беззащитности её распущенных волос.

– Отвара?
– спросила она.

Я покачала головой.

Она включила маленькую настольную лампу. Мы сидели по разные стороны стола, в круге света, отделенные этим кругом от остального пространства. На лице её были видны следы слез - ещё одно проявление пугающей беззащитности.

– Что ты теперь будешь делать?
– спросила она.

– Об этом я и хотела с вами поговорить.

– Мне удалось связаться с Гастоном, - сказала она.
– Он прилетит к похоронам.
– Она высморкалась.
– Прежде чем принять какое-то решение, Мари-Кристин...

– Перестаньте называть меня Мари-Кристин, - оборвала я её.

– ...прежде чем скажешь что-нибудь еще, - продолжала она, носовой платок немного приглушал её голос, - думаю, тебе следует принять во внимание один фактор.

Я ждала. Она спрятала платок.

– Ружеарк теперь твой, - сказала она.

– Что, простите?
– тупо проговорила я, хотя прекрасно её расслышала.

– Да, контрольный пакет акций. У меня остается одна пятая часть, но остальное - твое.

Мозг у меня был как мокрая губка. Рот открылся.

– Но этого не может быть, - сказала я.
– Сами знаете. Знаете, что я не Мари-Кристин.

– Я знаю, что ты - тот человек, которому Ксавьер хотел передать контрольный пакет.

– Нет, - сказала я.

– Разумеется, пятая часть всегда принадлежала тебе. Ты этого не знала?

– Конечно, не знала.

– Твой отец завещал её тебе перед смертью. У меня одна пятая; Ксавьер, как сын, оставшийся на хозяйстве, владел двумя пятыми и потом выкупил долю у Гастона. Так что четыре пятых Ружеарка теперь принадлежат тебе.

Я тупо смотрела на нее.

– Ксавьер говорил с адвокатом на следующий день после обследования в больнице, - продолжала она.
– Он настоял на том, чтобы в завещание не вносилось больше никаких крупных поправок. Я спорила, что, возможно, ты не захочешь такой ответственности: ведь у тебя своя жизнь в Англии. Чепуха, сказал он, все должно перейти Мари-Кристин.

– Да, Мари-Кристин, - прервала я её.
– Но не мне.

Она покачала головой.

– Нет. Именно тебе. Давай не путать. Он говорил о тебе.

– Да, но какая разница-то? Я не Крис. Крис умерла. И принять это все... принять в подарок Ружеарк - это же криминальное преступление, мошенничество.

– А притворяться другим человеком в течение четырех недель - не мошенничество?

– Ну, это не одно и то же, так ведь?
– Я потерла распухшие веки, но тщетно, ясности в голове не прибавилось.
– Не понимаю, - промямлила я, почему вы позволили мне морочить вам голову.

Она хмыкнула, будто не веря, что можно не понимать таких элементарных вещей.

– Сама знаешь, почему, - сказала она.
– Разве можно было лишать его иллюзий? Он был так счастлив. Я видела его лицо, когда вы приехали. Как я могла сказать ему, что женщина в машине - не Мари-Кристин? Конечно, надо было выяснить, кто ты. Я сделала запрос в больнице, и пришла к заключению, что ты, возможно, та самая англичанка, которая исчезла именно в то время и которую так и не нашли. Я поняла, что ты просто не желаешь "находиться" и считаешь Ружеарк подходящим местечком, чтобы спрятаться.

– Я не хотела, чтобы все так случилось, - жалко сказала я. Извиняться все равно было поздно.

– Да, но ты и не пыталась прекратить это, правда? Ты нашла себе убежище, сделала свой выбор, и теперь должна нести ответственность за последствия.

Я закрыла руками лицо.

Она потянулась через стол и тронула меня за локоть.

– Не думай, что я тебя осуждаю, Мари-Кристин. Все получилось как нельзя лучше, для всех нас. Я много лет не видела Ксавьера таким счастливым. Франсуаза расцвела на глазах. Селесте наконец щелкнули по носу, а это совсем неплохо. Что же касается Гастона...
– она пожала плечами и убрала руку, - с того момента, когда он сделал вид, что узнал тебя - тогда, в кухне...
– вместо того, чтобы закончить фразу, она мягко, понимающе усмехнулась.

– Но я не Мари-Кристин, - процедила я сквозь сжатые зубы.

Она улыбнулась.

– Ой, не глупи. Все знают, что ты Мари-Кристин. В больнице, в городе, в банке, твои кузины - все. Они могли бы поклясться в этом. И я поклянусь. И Гастон.
– Ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь, когда я, наконец, пытаюсь признаться, что я не та, за кого меня принимали, это никому не нужно.
– И, в заключение нашей маленькой беседы, скажу, что даже полиция, думаю, могла бы в этом поклясться. Мы без проблем найдем необходимых свидетелей.

– Свидетелей чего?

– Того, что ты - это ты. Так положено по закону. Прежде, чем ты сможешь вступить в права наследства.

– Но я не могу вступить в права наследства, - возмутилась я так громко, что она приложила палец к губам. Послушно понизив голос, я сказала: - Зачем вы стали убеждать полицию, что я - Мари-Кристин, когда прекрасно знали, что это неправда?

– Ты бы предпочла, чтобы я сказала: "Нет, это английская домохозяйка, удравшая от мужа?" Я сделала это, потому что Ксавьеру ты нужна была именно как Мари-Кристин. И не думай, что ты сыграла главную роль в этом спектакле, ничего подобного. Ты просто вовремя подвернулась под руку, когда в этом возникла нужда, и все.

Я поднялась.

– Мне нужно уезжать.

Она приподняла бровь.

– Сейчас? Глупости. У тебя, по крайней мере, хватит храбрости остаться на похороны. Иначе это будет выглядеть очень странно.

– Да, конечно, - пробормотала я.
– Простите, - и села.

Потом она прервала молчание, заговорив более мягким, почти уговаривающим тоном:

– Давай взглянем на это логически. Как это может быть мошенничеством, когда никто не пытается оспаривать завещание? И не станет пытаться. Ни за что. Мы рассказали всему миру, что ты Мари-Кристин, и вряд ли теперь пойдем на попятную и начнем это отрицать. Кроме того, - продолжала она, - как это, интересно, возможно - обвинять кого-то в том, что он с помощью обмана взваливает себе на плечи чужие долги? Потому что именно это ты и унаследуешь - долги. Поместье на грани банкротства. Если ты попытаешься продать свою долю, ты ничего не выиграешь. Такие дела. Знаешь, что ты получаешь в наследство? Камень на шею, пожирающий время и деньги. Это все, что у нас есть, но Ксавьер любил Ружеарк.

– Я тоже люблю, - промычала я сквозь прижатые к лицу ладони.

– Знаю, что любишь, - сказала она.

– А как же Гастон?

– Гастон? Ой, да Гастону меньше всего на свете нужно такое бремя. Он много лет назад продал свою долю Ксавьеру. Ему нужны были деньги, чтобы помочь Сандрине начать собственное дело. Нет, его жизнь - море; он ни на что его не променяет. Селеста только и ждет, чтобы уехать в Париж. Побежит за первым встречным. А Франсуаза... Она славная девушка, но...
– она пожала плечами.
– Он был весьма практичным человеком, наш Ксавьер. Он знал толк в подобных вещах, и хотел, чтобы Ружеарк достался тебе. И никому другому. Он его тебе доверил. Помни это.