Лгунья

Я вела его длинными коридорами и наконец, открыла дверь кабинета.

— Садись, – бросила я.

Он сел, вытянув ноги и не вынимая рук из карманов.

— Мне придется тебя обыскать, – сказала я.

Он расхохотался.

— Вообще-то я тут набросал списочек вещей, которые запросто могли бы бесследно пропасть. Хочешь взглянуть?

— Только тронь что-нибудь, и полиция схватит тебя быстрее, чем ты сосчитаешь до одного.

Он прищурился, скрывая удивление.

— Погоди-ка минутку, – сказал он. – По–моему, ты не в том положении, чтобы мне угрожать. По–моему, это у меня на руках все козыри, значит, мне и условия ставить. Потому что если ты не в настроении поделиться своим грандиозным наследством с партнером по бизнесу, то я расскажу этой милой семейке, которую ты обманным путем лишила прекрасного поместья, что ты – стареющая домохозяйка из Сток–он–Трент.

— Ну и пожалуйста, – сказала я. – Только, увы, тебе от этого никакой пользы не будет, потому что они и так знают.

Последовала пауза. Я наблюдала, как менялось его лицо.

— Боже правый, да ты просто талант, – наконец произнес он. – Поразительный талант, мать твою. Я на минуту даже поверил.

— Советую верить и дальше, – сказала я. – ибо это чистая правда. А скоро и полиция узнает. Я собираюсь им все рассказать. И о ваших с Крис делишках, и откуда эти деньги.

Я наблюдала за его реакцией. Лицо ничего не отражало: злобная, жесткая маска. Меня огорчало что Крис, наверное, даже не предполагала, как легко и безболезненно можно было от него избавиться. Но может, она его любила; или их связывали противоречивые, болезненно переплетенные нити – наподобие тех, что опутывали меня и Тони.

— На твоем месте я бы ретировалась, – сказала я. – Гнала бы машину день и ночь. Чтобы оказаться как можно дальше отсюда.

Я ждала, какой будет реакция. Вряд ли он применил бы силу, но я все еще считала, что он умнее меня. Я думала, он найдет достойный ответ, думала, у него припрятан в рукаве последний козырь. Но у него ничего не было.

— Ты блефуешь, – устало проговорил он. – Лгунья ты.

Я сидела, сложив руки на коленях, и ждала.

— Господи, – сказал он, – да ты лучше всех. Несомненно. Мы бы с тобой горы своротили, ты и я. Прославились бы на весь свет.

Я улыбалась и продолжала ждать.

— Ты ведь лжешь, да? – сказал он уже гораздо менее уверенно.

Я открыла ящик стола.

— Что ты делаешь? – нервно спросил он. Я достала конверт. Протянула ему.

— Что это?

— Семьдесят тысяч семьсот сорок пять франков, – ответила я. – Все, что оставалось у Крис. Я закрыла счет сегодня утром. Возьми их. Пусть это будет компенсация.

Он робко взял конверт и открыл.

— Ой, ради бога, – сказала я, – не стоит пересчитывать. Просто бери их и катись отсюда.

Он с сомнением смотрел на деньги.

— Ты блефуешь насчет полиции, да?

— Нет.

— То есть ты все обдумала как следует и решила со всем этим покончить? – Он поверить не мог. Качал головой. – Да какого черта? Я думал, ты умнее.

— Я не со всем покончу. Я перестану быть Крис.

— Так это одно и то же.

— Боюсь, что так, – сказала я.

Он был очень напуган, но успешно скрывал это. Смотрел, как будто вдруг потерял ко мне всякий интерес, словно я уже не достойна его внимания.

— Ну что ж, – сказал он, сгребая банкноты. – С чем тебя и поздравляю. Это немного не то, на что я надеялся, но, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, это лучше, чем ничего. Увидимся как-нибудь.

Остаток дня я приводила в порядок дела. В половине седьмого, когда коз пригнали с пастбища, птице задали корм, овец напоили и рабочие сыроварни засобирались по домам, я неспешно вернулась в замок, отыскала номер, который оставил мне Пейроль, и позвонила. Потом пошла на кухню. В воздухе стоял густой аромат чеснока. За окном ребятишки резвились в лучах заходящего солнца. Селеста лежала в шезлонге, курила. Tante Матильда резала на салат помидоры. Франсуаза мыла фасоль в дуршлаге под краном. Это моя семья, подумала я. Открыла рот, чтобы заговорить, и не смогла. Не доверяла своему голосу.

Tante Матильда подняла глаза. Я покачала головой. Она деликатно отвела взгляд и продолжала резать помидоры. Для устойчивости я оперлась плечом о косяк двери.

— Я ненадолго отлучусь к себе в комнату, – проговорила я, наконец. – Я позвонила в полицию. Когда они объявятся, проводите их в мой кабинет.

Она кивнула.

Я сняла футболку, в которой проходила весь день, и юбку, которую мне пришлось взять назад у Франсуазы, и как следует, вымылась, словно готовилась к какой-то важной церемонии. Я хотела быть чистой и полностью готовой, изнутри и снаружи. Это был странный день, безымянный. Строго говоря, я была никем. Я сбросила все прежние имена. Очутившись снова в прохладной, сумрачной комнате с полуопущенными шторами, с кочанами роз на стенах, я села перед трюмо и в последний раз обратила взгляд на женщину по ту сторону зеркала.

— Марина Джеймс, – представилась я.

Она серьезно смотрела на меня и хотела услышать что-нибудь еще. Тогда я повторила:

— Марина Джеймс.

В глазах ее не промелькнуло ни единой искры недоверия, ни скептического изумления, ничего такого, что лишило бы меня уверенности, заставило бы нерешительно мямлить и запинаться.

— Пусть все будет официально, – сказала я женщине с той стороны зеркала, расчесывавшей волосы. Похоже, она думала, что это неплохая идея.

В дверь громко постучали. Я глубоко втянула воздух.

— Войдите, – сказала я. Мне пришлось подкрасить губы и подвести серым карандашом глаза.

— Они здесь, – сказала tante Матильда. Она вошла в комнату и закрыла за собой дверь. – Ты ведь знаешь, что я не считаю это необходимым, верно?

— Да, знаю, – сказала я.

— У нас возникнет уйма проблем, без которых вполне можно было обойтись, – у тебя, у меня, у Ружеарка. Если бы Ксавье мог с тобой сейчас говорить, он сказал бы то же самое.

Услышав его имя, я вздрогнула. Незачем было объяснять ей, что я делаю это ради него, из-за него.

Она подошла и встала у меня за спиной. Она обхватила мою голову и повернула ее так, чтобы я смотрела прямо перед собой, в центральное зеркало.

— Кто это? – спросила она.

Женщина с той стороны стекла улыбнулась и тихонько произнесла свое новое имя.

— Это ты, – сказала tante Матильда. – Ты. И никто другой. Ты. Можешь называть себя Мари–Кристин, или Маргарет, или Фру–Фру, или Наполеоном, кем угодно. Это не изменит того, кто там отражается.

— Я знаю. Но я – не те, кого вы перечислили.

Она вздохнула.

— Ты жутко упряма, хуже твоего дядюшки, – пожаловалась она. Я засмеялась. – Ну ладно, – сказала она, садясь на край кровати, где я укладывала те немногие вещи, которые собиралась взять с собой. – Ладно, давай подойдем к делу с практической стороны.

Я пересела на кровать, к ней поближе. Мне нравилась эта ее несентиментальная практичность, ее бесконечная гибкость.

— И что, по–твоему, они предпримут, – сказала она, – эти полицейские?

Я понятия не имела. Наверное, заберут меня, допросят и осудят за мошенничество. Она покачала головой.