Лгунья

— Да, Мари–Кристин, – прервала я ее. – Но не мне.

Она покачала головой.

— Нет. Именно тебе. Давай не будем путать. Он говорил о тебе.

— Да, но какая разница? Я не Крис. Крис умерла. И принять это все… принять в подарок Ружеарк – это же криминальное преступление, мошенничество.

— А притворяться другим человеком в течение четырех недель – не мошенничество?

— Ну, это не одно и то же, так ведь? – Я потерла распухшие веки, но тщетно, ясности в голове не прибавилось. – Не понимаю, – промямлила я, – почему вы позволили мне морочить вам голову.

Она хмыкнула, будто не веря, что можно не понимать таких элементарных вещей.

— Сама знаешь почему, – сказала она. – Разве можно было лишать его иллюзий? Он был так счастлив. Я видела его лицо, когда вы приехали. Как я могла сказать ему, что женщина в машине – не Мари–Кристин? Конечно, надо было выяснить, кто ты. Я сделала запрос в больнице и пришла к заключению, что ты, возможно, та самая англичанка, которая исчезла именно в то время и которую так и не нашли. Я поняла, что ты просто не желаешь «находиться» и считаешь Ружеарк подходящим местечком, чтобы спрятаться.

— Я не хотела, чтобы все так случилось, – жалко сказала я. Извиняться все равно было поздно.

— Да, но ты и не пыталась прекратить это, правда? Ты нашла себе убежище, сделала свой выбор и теперь должна нести ответственность за последствия.

Я закрыла руками лицо.

Она потянулась через стол и тронула меня за локоть.

— Не думай, что я тебя осуждаю. Мари–Кристин. Все получилось как нельзя лучше, для всех нас. Я много лет не видела Ксавье таким счастливым. Франсуаза расцвела на глазах. Селесте, наконец, щелкнули по носу, а это совсем, неплохо. Что же касается Гастона… – она пожала плечами и убрала руку, – с того момента, когда он сделал вид, что узнал тебя, – тогда, в кухне… – Вместо того, чтобы закончить фразу, она мягко, понимающе усмехнулась.

— Но я не Мари–Кристин, – процедила я сквозь сжатые зубы.

Она улыбнулась.

— Ой, не глупи. Все знают, что ты Мари–Кристин. В больнице, в городе, в банке, твои кузины – все. Они могли бы поклясться в этом. И я поклянусь. И Гастон. – Ситуация перевернулась с ног на голову. Теперь, когда я, наконец, пытаюсь признаться, что я не та, за кого меня принимали, это никому не нужно. – Ив заключение нашей маленькой беседы скажу, что даже полиция, думаю, могла бы в этом поклясться. Мы без проблем найдем необходимых свидетелей.

— Свидетелей чего?

— Того, что ты – это ты. Так положено по закону. Прежде, чем ты сможешь вступить в права наследства.

— Но я не могу вступить в права наследства, – возмутилась я так громко, что она приложила палец к губам. Послушно понизив голос, я сказала: – Зачем вы стали убеждать полицию, что я – Мари–Кристин, когда прекрасно знали, что это неправда?

— Ты бы предпочла, чтобы я сказала: «Нет, это английская домохозяйка, удравшая от мужа?» Я сделала это потому, что Ксавье ты нужна была именно как Мари–Кристин. И не думай, что ты сыграла главную роль в этом спектакле, ничего подобного. Ты просто вовремя подвернулась под руку, когда в этом возникла нужда, вот и все. Я поднялась.

— Мне нужно уезжать. Она приподняла бровь.

— Сейчас? Глупости. У тебя, по крайней мере, должно хватить храбрости остаться на похороны. Иначе это будет выглядеть очень странно.

— Да, конечно, – пробормотала я. – Простите. – И села.

Потом она прервала молчание, заговорив более мягким, почти уговаривающим тоном:

— Давай взглянем на это логически. Как это может быть мошенничеством, когда никто не пытается оспаривать завещание? И не станет пытаться. Ни за что. Мы рассказали всему миру, что ты Мари–Кристин, и вряд ли теперь пойдем на попятную и начнем это отрицать. Кроме того, – продолжала она, – как это, интересно, возможно – обвинять кого-то в том, что он с помощью обмана взваливает себе на плечи чужие долги? Потому что именно это ты и унаследуешь – долги. Поместье на грани банкротства. Если ты попытаешься продать свою долю, ты ничего не выиграешь. Такие дела. Знаешь, что ты получаешь в наследство? Камень на шею, обузу, отнимающую время и деньги. Это все, что у нас есть, но Ксавье любил Ружеарк.

— Я тоже люблю, – промычала я сквозь прижатые к лицу ладони.

— Знаю, что любишь, – сказала она.

— А как же Гастон?

— Гастон? Ой, да Гастону меньше всего на свете нужно такое бремя. Он много лет назад продал свою долю Ксавье. Ему нужны были деньги, чтобы помочь Сандрине начать собственное дело. Нет, его жизнь – море; он ни на что его не променяет. Селеста только и ждет, чтобы уехать в Париж. Побежит за первым встречным. А Франсуаза… Она славная девушка, но… – она пожала плечами. – Он был весьма практичным человеком, наш Ксавье. Он знал толк в подобных вещах, и хотел, чтобы Ружеарк достался тебе. И никому другому. Он его тебе доверил. Помни это.

— Благодарю, – прошептала я. Я боялась поднять на нее глаза – боялась, что снова начну реветь, но ей было не до сантиментов. Дело – прежде всего. Она дала мне ясно понять, что я меньше всех имею право на разные увертки.

Она сказала, что не находит ни малейших причин, почему, ради общего блага, я не могу продолжать играть роль Мари–Кристин.

— Я вам объясню почему, – сказала я. – Потому что Крис тоже была в бегах, и прошлое быстро ее догоняет. Думаю, в течение двух–трех дней меня могут арестовать.

Поразительно, как стойко она перенесла шок. Но возможно, я ошиблась и никакого шока у нее вообще не было. Возможно, она намного лучше меня представляла, чем занималась Крис.

— Понятно, – сказала она.

— Ив этом случае, – продолжала я, – у меня не останется выбора. Придется признаться полиции, кто я.

Она кивнула. Видно было, как она напряженно думает.

— Но и здесь не все так просто, – объясняла я. – Потому что прошлое Маргарет Дэвисон тоже настигает ее.

И тут она снова меня удивила. Она рассмеялась.

— Так что я совсем запуталась, – сказала я и встала. – На похороны я останусь…

— Да, – рассеянно сказала она, погруженная в свои мысли. – Да, полиция вряд ли предпримет какие-либо действия до похорон.

– … но потом мне придется уехать. Простите. Мне бы так хотелось остаться. И стать хозяйкой Ружеарка.

С этими словами я вдруг ощутила, что ухаживать за поместьем вместо дяди Ксавье – это почти то же, как если бы он сам был здесь, почти то же самое, и от этой двойной потери мне стала еще горше.

Tante Матильда тоже поднялась – и расцеловала меня в обе щеки.

— Он доверял тебе, верил, что ты все сделаешь правильно. – И добавила так, словно эта мысль приятно ее удивила: – В конце концов, что такое имя? Ничто.

Настало прекрасное утро, прохладное и освежающее. Худосочная трава на лужайке была влажной от росы. Капли воды стекали на лепестки измученных жаждой цветов. Солнце сверкало в окнах. Босая, я бродила по влажной траве, полами халата задевая крапиву и ярко–голубые копья воловика. Мне хотелось обойти границы владений, прежде чем кто-то другой заявит на них права. Я щурилась на серебристые башни. Он все это отдал мне. Камни, деревья, кусты, травы – все, начиная с просторных помещений замка и кончая гравием на дорожках размером с горошину, все было моим. Все, что попадало в поле зрения. Скалы, лес, каменный бассейн, поля, мельчайшие создания, самые крошечные растения, все, что живет и дышит, козы, куры, бабочки, цикады, даже муравьи, даже червяки – он все подарил мне. Они были моими. Я унаследовала его королевство. И хотя я ничего не могла с этим поделать, оно все равно было моим.