Лицом к лицу

И отошел к буфету, чтобы Юра мог побыть один. Пока стоял в очереди за двумя мужиками, разглядывал в витрине горки зачерствевших шоколадных конфет, бутерброды с покоробившимся сыром, скользкой на вид красной рыбой, удивлялся богатому набору давно забытых бутылок - "Нежинская рябина", "Спотыкач", "Ерофеич", - нет-нет да и посматривал на Юру. Тот дочитал и глядел в стол, безвольно опустив плечи. Головы не поднимал, и вид у парня был убитый.

Еще бы! Он только что услышал о бывшей - а для себя будущей - жизни Юрия Ивановича: о том, что в этом году не поступит на факультет журналистики и в институт вообще - тут Юра испытал первое потрясение, - так как требования о двухгодичном производственном стаже будут соблюдаться строго, поэтому пойдет на стройку разнорабочим... Но с работы его выгонят за прогулы, и он поступит на завод учеником слесаря. "Не может быть!.." выкрикнул Юра. Оттуда его тоже чуть не попросят, несмотря на то, что он будет активистом, стен-газетчиком, штатным выступальщиком на собраниях. В институт опять не поступит, так как за весь год ни разу не откроет учебников, ведь заниматься-то не привык, в школе все давалось само собой, а в большом городе тем более не до самообучения: девочки, танцы, треп в кафе, узкие брюки - "за которые, кстати, ты в школе чуть ли не из комсомола исключал", - бесцельное шастанье по центральной улице. "Если бы у вас были хоть какие-нибудь газетные публикации, пусть даже в многотиражке", посочувствуют в приемной комиссии, и Юра учтет это в армии: завалит окружную газету заметками, станет чуть ли не собкором по части. "Я и в армию пойду?" - почти взвыл Юра. "Да, и на первом году едва не загремишь в дисбат: дисциплина и труд тебе окажутся не по вкусу и не по силам". Домой он вернется старшим сержантом, поступит, наконец, на журфак, "...где станешь самым ярым демагогом", но чуть не расстанется с университетом, вынужден будет жениться на девушке, которую обманул, а к четвертому курсу с ней разведется. "Девочка она была славная, красивая, - Юрий Иванович вздохнул, - но для тебя - простушка, из деревни. Сейчас редактор районки..."

Бросив ее, Юра расчетливо обольстит дочь главного редактора областной газеты. К тому времени студент Бодров нахватает выговоров, академических задолженностей, тучи над головой сгустятся, и он уйдет на заочный. Тесть устроит зятя к себе, в отдел культуры, но Юра долго не продержится, потому что писать ленился, редактировать - тем более. В итоге вскоре совсем перестанет работать и даже ходить на службу. Тесть рассвирепеет, теща перестанет разговаривать, жена примется плакать. Юра уйдет из газеты на радио, потом на телевидение, потом в киностудию - "Ты, бездарь, надеялся, что сумеешь протолкнуть свои халтурные сценарии", - потом в отдел информации НИИ, потом в другой НИИ, потом - от жены. Познакомится с перезрелой женщиной, которая будет заглядывать ему в рот, станет жить у нее, женится на ней, несмотря на всю мелочность и вздорность новой супруги, что-то напечатает, что-то издаст, постепенно его начнут считать литератором, станут приглашать на какие-то совещания, собрания, заседания. "И ты, дурак, будешь твердо уверен, что стал значительной фигурой в российской изящной словесности. Почувствуешь себя этаким авторитетом, вещать начнешь, поганец, поучать, пальчиком грозить, брови хмурить". Год назад Юрий Иванович оставит и третью жену - "которую, как ни странно, ты любил", - оставит, чтобы "целиком посвятить себя литературе" и написать роман, достойный таланта автора...

– Чего вам?
– широколицая нарумяненная буфетчица с сытым равнодушием смотрела на Юрия Ивановича.

Он попросил графин пива и баночку консервированных крабов, пирамиды которых уныло розовели выцветшими этикетками на полках резного буфета.

– Этих, что ли?
– удивилась женщина. Пренебрежительно швырнула консервы на прилавок. Накачала ручным насосом пиво из огромное бочки. Юрий Иванович сунул консервы в карман пиджака и вернулся к столу. Около него уже стояла молоденькая официантка в стеклярусном кокошнике, в несвежем переднике и выстукивала карандашиком по блокноту.

– Что будете есть?
– она повернула к Юрию Ивановичу сразу ставшее воплощением неумело скрытого любопытства лицо.
– Ваш... этот клиент не знает, что заказывать.

– Неопытный еще. Все у него впереди, - Юрий Иванович поставил на стол графин, заметил, как высокомерно и презрительно дрогнули губы Юрия. Попросил: - Принесите нам, милая барышня, мяса. На ваш вкус, четыре порции. И стакан компоту.

– Что-нибудь более существенное пить не будете?

– Я же с ребенком, - Юрий Иванович укоризненно покачал головой.

Девушка глянула на Юру, усмехнулась еле заметно, повела плечиками и с достоинством удалилась от стола.

– Я возьму себе этот листок?
– с требовательной интонацией спросил Юра, показал вчетверо сложенную бумажку.
– Все-таки пока я написал только это, а не те горы халтуры, которые наворочали вы, - он язвительно улыбнулся.

– Дерзишь?
– удивленно поднял брови Юрий Иванович.
– Ну-ну, валяй.

Он налил в стакан пива, пригубил смакуя. Увидел, что по лицу Юры легкой судорогой, тенью скользнуло презрение.

– Осуждаешь?
– поинтересовался насмешливо. Вспомнил, как на вечеринках у Тонечки, изображая опытного и бывалого, глотал водку. Хотел сказать об этом, но передумал.
– Тебе виделось, несостоявшийся Растиньяк, неполучившийся Жюльен Сорель, что в моем возрасте ты будешь небрежно потягивать шампанское и закусывать устрицами?

– Мне вообще ничего такого не виделось, - раздраженно отрезал Юра.

– Врешь, - снисходительно улыбнулся Юрий Иванович.
– Погляди-ка в окно. Вот такие шалманы станут со временем твоим единственным клубом интересных встреч.

Юра повел глазами в сторону площади. Там, прижавшись к акациям, стоял обшарпанный синий павильон, возле которого валялись пустые бочки, топтались какие-то задрипанные мужики, бродили бездомные шелудивые собаки.

– Что это вы все время только самое плохое вспоминаете?
– спросил он зло.
– Разве ничего хорошего у вас не было?

– Не знаю. Было, наверно, - подумав, признался Юрий Иванович. Облизнул усы.
– Только я не помню. Мне кажется, что вся моя жизнь - сплошная цепочка скверны и мерзостей.

Сказав "цепочка", он вспомнил свои размышления перед разговором с Владькой на школьном стадионе и тяжело вздохнул.

– Об одном сожалею, что попал я в сегодня, а не в те годы, когда было тебе лет двенадцать - тринадцать.

– Что бы это изменило?
– поморщился Юра.
– Вы все равно были бы таким, какой есть...

– Не скажи, - торопливо перебил Юрий Иванович.
– Ты вот назвал Бредбери нытиком-пессимистом. Черт с тобой, называй. Но у меня с утра не выходит из памяти один его рассказ. "И грянул гром", по-моему, называется. Помнишь?

Юра кивнул.

– Опять врешь, - равнодушно заметил Юрий Иванович.
– Ты его прочтешь только в институте. Как и Ремарка, и Хемингуэя, подражая которому, кстати, отрастишь эту вот щетину, - потер ладонью подбородок.
– Правда, на литературных вечерах ты громил своих будущих кумиров как певцов "потерянного поколения", герои которых ушли от борьбы, сдались и прочее, и прочее, но читать - не читал.

– Вы начали про рассказ, - покраснев, напомнил Юра.

– Дв-да, помню, - Юрий Иванович маленькими глотками, с удовольствием, прихлебывал пиво.
– Его герои из сравнительно устойчивого и благополучного своего сегодня отправляются в далекое прошлое охотиться на какого-то динозавра. А когда возвращаются, то находят в своем времени разгул идиотизма и чуть ли не крах цивилизации.

– Почему?
– у Юры заинтересованно расширились глаза.

– Потому что один персонаж, оступившись, раздавил какую-то козявку. Кажется, бабочку, - Юрки Иванович крутил в пальцах пустой стакан, задумчиво глядел в него.
– Эта бабочка могла вывести других, те - других. Мириады невыведенных бабочек, которых не сожрали какие-то твари, что тоже повлияло на их, если так можно выразиться, судьбу. Я забыл доказательства Бредбери, но они логичны. Нарушено было, как говорится в наше время, экологическое равновесие, жизнь на земле стала развиваться несколько по-иному, и в результате через миллионы лет стала такой, что, когда герои рассказа вернулись в свое настоящее, они обалдели от ужаса. Понял?

– Про бабочку и миллионы лет понял, - хмыкнул Юра.
– Но при чем здесь вы и я?

– При том, бестолочь, что каждый пустяк, каждый поступок в прошлом отзовется в будущем, - Юрий Иванович рассердился. Налил пиво с такой яростью, что оно выплеснулось через край стакана на скатерть.
– Здесь аукнется, там, - ткнул пальцем за спину, - откликнется. Если бы я тебе в классе шестом - седьмом дал оплеуху, ты, может, не стал бы таким...

– Я уже получил оплеуху. Сегодня, - сразу помрачнев, напомнил Юра. Век ее не забуду.