Лихая шайка

– Против тебя есть свидетельские показания! – прошипел Пороховицкий, склонившись к самому лицу подследственного.

– Но ведь то всего лишь эмоции экзальтированных дам. Всем известен переменчивый нрав женщин, – почти пропел Змей, отстраняясь от обер-полицмейстера. – Сегодня они говорят одно, а завтра, забывая о том, что сказали, другое.

– Посмотрим еще, что скажет прокурор! И судья! – отрезал Петр Лазаревич.

Змей развел руками. Дескать, воля ваша.

– Я уже на все вопросы ответил. Не вижу больше смысла продолжать беседу! – в наглую заявил он, откидываясь на спинку стула.

Покачивая ногой, Павел внимательно исследовал носок своей щегольской лакированной туфли с заостренным кончиком.

– Ишь ты! Ведь какой ты дурак, оказывается! Никак-то тебя на испуг не возьмешь, – не утерпел Пороховицкий. Лицо его и уши продолжали полыхать от разбиравшей его ярости.

– Это все потому, ваше благородие, что вы невиновного человека заставляете в злодеяниях сознаться, которые он не совершал вовсе, – назидательно произнес Змей, не глядя на Пороховицкого.

Обер-полицмейстер рассмеялся:

– Наглец! Ну что ж… Сейчас посмотрим.

Резко развернувшись на каблуках, Пороховицкий направился к выходу. Дверь с грохотом захлопнулась за его спиной.

– Зря вы так. – Бондаренко, который все время допроса молчаливо просидел на диванчике в дальнем углу кабинета, неожиданно встал с места и подошел к Змею. Захватив с собой по дороге стул, он сел чуть поодаль от подследственного. Змей медленно перевел взгляд в его сторону.

– То есть? – Прищур голубых слегка раскосых глаз делал Павла Знаменцева еще краше.

Бондаренко невольно подумал, что с такой внешностью, как этот паренек, грех было бы не стать маравихером.

– А то, что полковник из вас веревки теперь вить начнет. Уж лучше бы вы сознались во всем.

– Вы, видно, что-то путаете, Григорий Степанович. Не в чем мне сознаваться.

Змей пригладил ладонью смоляной черноты густые, как конская грива, волосы. Несмотря на то что ночь Павлу пришлось провести в острожной камере, зачесаны они были, как всегда, идеально. На косой пробор.

– Но мы то с вами знаем, уважаемый, что есть в чем. Я не знаю, как там насчет ваших амурных дел… – Бондаренко перешел на шепот. – Но что сестер вы знаете, уж не извольте отказываться. Это следствию доподлинно известно. Да и что вам стоит сознаться? Уверяю, от того вам только лучше будет. От вас лишь и требуют, чтобы сказали, где можно найти сестер Вайсман.

– Послушайте. – Змей до этого сидевший вполоборота к приставу, теперь развернулся к нему лицом. – Неужели вы думаете, что я ничего не понимаю? Вы хотите поймать меня на моих же словах. Из вашей затеи ничего не выйдет. Вам придется меня отпустить ни с чем. Мне же ведь прекрасно известно, что у вас недостаточно показаний против меня. Одно заявление! Где доказательства, что именно я обобрал ту купчиху, про которую мне давеча Петр Лазаревич толковал?

– Очень вас понимаю, Павел Емельянович, – податливо согласился Бондаренко.

Кому, как не ему, было знать, что единственного свидетеля, купчиху первой гильдии Евдокию Баранникову, показавшую против Змея, не поддержала третья пострадавшая, Аксинья Макарова, курсистка. А уж о княгине Гусыниной и говорить было нечего. Ввиду ее положения в обществе, а также личных отношений с самим обер-полицмейстером, ее открытое обвинение против Змея было и вовсе невозможным.

Григорий Степанович тем не менее ничуть не смутился упорством Змея.

– Но я вам хочу одно предостережение сделать. Это я по дружбе, так сказать. Потому как очень мне вас жалко стало. Молодой еще. Лицом не дурен. А тут, видите ли, штука может одна выйти…

Григорий Степанович придвинул свой стул ближе к Змею. Павел настороженно посмотрел на пристава.

– Не подумайте, что угрожаю, – как ни в чем не бывало продолжил Бондаренко. – Я вас предостеречь хочу, – загадочно произнес он.

Змей, несмотря на браваду, все же продолжал недоверчиво и с опаской коситься в сторону Григория Степановича. Бондаренко этого было достаточно. Подследственный заинтересовался! Предложенная приставом еще до начала допроса тактика игры в «хорошего» и «плохого» следователя имела свои шансы на успех.

Роли между обер-полицмейстером и приставом распределились сами собой. Пороховицкий должен был изображать из себя «злодея», а сам Григорий Степанович сочувствующего добросердечного человеколюбца.

Бондаренко с удовлетворением отметил, что тактика себя оправдывала. Змей оказался не так смел, как хотел преподнести себя. Пристав убедился в этом по тому, как изменился взгляд Павла. Глаза его беспокойно забегали с одного предмета на другой.

– Я вам как на духу скажу. В наше время пытки хотя и запрещены… – Бондаренко уже вкрадчиво шептал Змею на ухо. – Но ведь никто не запрещает уряднику или, скажем, стражнику применить для острастки иного взбунтовавшегося заключенного приемчик какой специальный. Так ведь?

Змей все так же косо смотрел на Григория Степановича.

– Петр Лазаревич, я вам по секрету скажу, частенько пользуется такими штуками. Вы не подумайте, что устрашаю вас так. Я исключительно из жалости к вам. Потому как лицо у вас красивое. А ведь Петру Лазаревичу может в голову прийти это ваше лицо кислотой какой спрыснуть. Или, извините, просто ножом полоснуть. От одного уха к другому. Так и получится, что вместо красавчика уродом станете.

Глаза Змея расширились от ужаса. Бондаренко с удовлетворением отметил, что «клиент» созрел.

– Как пить дать, Петр Лазаревич сейчас не один придет. С Илларионом. Это у нас в «пыточной» камере, как мы подвал наш зовем, солдатик один служит. Он любого подследственного так разукрасить может, что мать родная не признает. Так что я уж вам советую, если господин обер-полицмейстер не один сейчас придет, вы уж лучше того… Сознайтесь во всем.

– Да в чем же я должен сознаться-то? – несмело уточнил Змей.

Еще минуту назад он был уверен, что судьба, как всегда, пронесет его мимо беды. Теперь же от заносчивости маравихера не осталось и следа. Над его жизнью нависла реальная угроза, что, само собой разумеется, не входило в планы Павлуши.

Змей неоднократно слышал о жестокости иных представителей стражи. Правдой были эти рассказы или нет, теперь не имело существенного значения. Угроза, нависшая над маравихером, произвела в его поведении неожиданный для него поворот. С губ его готово было сорваться то, что еще минуту назад Змей и не думал сообщать полиции.

– А в том хотя бы, что с сестрами знаетесь. Вы изложите, где найти их можно. Глядишь, и умилостивите Петра Лазаревича. А то очень мне жаль вас… Не пощадит. Гневаться изволят уж больно!.. Хотя сами думайте, решайте. Что вам дороже? Сестер покрывать или жизнь собственную уберечь, – подлил еще больше масла в огонь Бондаренко. – Вас ведь теперь отсюда просто так не выпустят, Павел Емельянович. Пороховицкий прежде с вас три шкуры сдерет…