Лихорадка

Я начинаю завидовать убитым девушкам, которых Сборщики не сумели продать. Моему брату было бы легче найти мой труп, погоревать, но жить дальше, зная, что произошло. Однако я больше не стану о нем думать. Я прогнала его даже из самых мрачных моих снов. Вместе с Габриелем, солнечным светом и даже с Мэдди.

Моей решимости хватает ровно до момента, когда, открыв глаза, я вижу на пороге моей комнаты маленькую девочку. На ней тонкая больничная рубашка, как и на мне. Глаза у нее такие же, какие были у Дженны после ее смерти. Кожа пожелтевшая, руки в синяках от инъекций. Дейдре шатается, словно вот-вот упадет. Мне хочется думать, что она — очередной дурной сон в этом прибежище кошмаров. Или привидение. Но я несколько раз моргаю, а она по-прежнему здесь.

— Дейдре, — шепчу я. Это первое слово, которое я произнесла за тысячу лет. — Только не ты… не тебя…

— У вас в комнате так светло! — говорит она, и в этих усталых словах я узнаю мою верную горничную. — Остальные комнаты он держит в полумраке.

Я начинаю рваться из фиксирующих мое тело устройств. Не знаю, зачем. Даже если бы я сумела встать с этой постели, что я могу сделать для спасения Дейдре? Горничная босиком шаркает к кувшину, стоящему на одном из приборов. Она приносит чашку воды и, приподнимая мою голову, вливает ее содержимое мне в рот. Я не удивлена тем, насколько жадно пью: когда санитары дают мне воду, то ее бывает не больше нескольких чайных ложек за раз. Видимо, в эксперимент входит обезвоживание.

— У вас губы обветрены. — Она хмурится. — Жаль, что мне нечем это исправить.

— Что с тобой случилось? — спрашиваю я. — Что он сделал?

Она качает головой и гладит меня по щеке. Хотя бы ее ручонка кажется мягкой и знакомой. Это невольно приносит утешение — и я себя ненавижу. С ней произошло что-то ужасное, и виновата я. Потому что оставила ее здесь. Мне следовало бы подумать, что у Вона на нее окажутся свои жуткие планы.

— Мне очень жаль, — шепчу я.

— Тс-с! Я слышу, что он идет. Представьте, что оказались в каком-нибудь хорошем месте, и засыпайте.

Приближаются чьи-то шаги. Ее лицо темнеет от тревоги.

— Тс-с!

Дейдре проводит рукой по моим векам, заставляя их опуститься, и поспешно уходит. Она бежит почти бесшумно. Она не взрывается кровавыми брызгами и не исчезает. Я уверена в том, что она была настоящая. Я слышу, как дальше по коридору закрывается дверь.

Дейдре сказала, чтобы я представила себе, будто нахожусь в каком-то хорошем месте.

Мне снится, что на мне тот свитер, который она связала. Она стоит в отдалении, обхватив ладонями морскую звезду, и моргает, как затвор на фотообъективе. Океан лижет ее и мои ноги, желая нас утопить.

Дейдре навещает меня снова. Не знаю, сколько времени прошло с ее ухода. Минуты? Недели? Я чувствую, как она ослабляет мои фиксаторы.

— Тут есть одна хитрость, — говорит она, заметив, что я проснулась и наблюдаю. — Можно закрепить их на следующей дырке, и они все равно будут выглядеть достаточно тугими, но вы сможете протащить сквозь них кисти рук и стопы. Санитары приходят по расписанию, так что мы, остальные, можем вовремя лечь по кроватям. А вот вами занимаются нерегулярно. Трудно определить, когда именно за вами придут.

— Где я?

Голос у меня звучит хрипло. Горло дерет, и я смутно припоминаю, что мне пропихивали туда какую-то трубку.

Дейдре хмурится. Ее мягкие волосы растрепаны и спутаны, аккуратных косичек больше нет. И на ее теле столько синяков!

— Мы в подвале, — говорит она. — Распорядитель привез вас месяц назад. Вам было так плохо!

Глаза у нее наполняются слезами. Она бережно высвобождает мои руки из фиксаторов, и я пробую сесть. Но после долгого лежания на спине у меня отливает кровь от головы и в глазах снова появляются яркие пятна. Я растираю лоб и моргаю, пока пятна не исчезают.

«Дейдре, — думаю я, — что он с тобой сделал?»

Она совсем еще ребенок, ей девять-десять лет, но она исхудала, как настоящая старуха из первого поколения. Кожа у нее пожелтевшая, сморщенная на локтях и кончиках пальцев, все черты заострились так, что стали заметны кости черепа.

Но я не спешу задать этот вопрос. Какая бы ужасная судьба ни выпала на ее долю, в ней виновата я. Когда я убежала, то оставила ее без ее работы в особняке. Вон мог солгать сыну и сказать, что в мое отсутствие Дейдре лучше поручить дело где-то в другом месте. Линден даже не стал бы над этим задумываться. Он доверяет своему отцу.

Тем не менее вопрос все-таки звучит — помимо моей воли.

— Что он с тобой сделал?

Она качает головой.

— Наверное, начальная подготовка, — говорит она. — Скоро он попробует провести искусственное оплодотворение, — смущенно добавляет она. — Насколько я понимаю, Распорядитель считает, что нашел способ ускорить наступление детородного периода и вынашивание, так что девочки могут рожать детей до наступления естественной половой зрелости.

Эти слова, произнесенные добрым голосом, звучат настолько дико, что мне кажется, будто я сплю. Однако секунды идут, а ничего странного не происходит, не обрушивается потолок, не пытается подо мной провалиться пол.

— Пока ничего не получилось, — продолжает Дейдре, по-прежнему стараясь не встречаться со мной взглядом. Она вдруг опять превращается в прислугу, подтыкая одеяло мне под спину, растирая запястья, чтобы разогнать кровь. — Лидия здесь гораздо дольше меня. Один раз она почти доносила полный срок, но…

Она замолкает.

Лидия. Почему имя кажется мне знакомым? Туман еще не до конца ушел из головы, как и подозрение, будто все это — сон, но я все-таки вспоминаю. Лидия была горничной Роуз; ее отослали после того, как Роуз, сильно переживавшая из-за потери новорожденной дочери, больше не смогла выносить присутствия юной девушки, которая ей прислуживала.

— Дейдре!

Я тяну руки, чтобы обнять ее, утешить. Но ей ни к чему мое утешение. Она отстраняется.

— Кажется, я слышу лифт, — говорит она, глядя на свои судорожно стиснутые пальцы. — Я вернусь, когда смогу.

Она поспешно помогает мне вернуть кисти в фиксаторы и убегает из комнаты.

Когда заходят санитары, я изображаю беспамятство, но сердце отчаянно колотится. Один из них меряет мне давление: я чувствую, как манжетка пережимает мою руку, а потом с шипением слабеет. Слишком высокое. Это повод для немалой озабоченности. Санитары начинают бормотать что-то насчет побочных эффектов и учащенного сердцебиения.

Вокруг меня пульсирует кошмар. Визжанье колесиков, звяканье инструментов. Я чувствую прикосновение к предплечью и жду укола иглы, но ощущаю только легкое давление и слышу писк прибора.

Прохладные сухие руки расстегивают пуговицы на моей рубашке. Что-то неприятное плюхается мне на грудь, кажется, какой-то гель. Нечто твердое движется по моей грудине. Я знаю, что это прибор, а не рука человека. Они проводят очередное исследование. Я чувствую, что я не человек. Эксперимент. Труп.

«Все хорошо. Я больше никогда никому не позволю тебя тронуть».