Лихорадка

Но никто меня не спасет.

В конце концов санитары обтирают мое тело, делают записи и удаляются. Я слышу, как один из них где-то далеко спрашивает:

— Как ты думаешь, что он сделает с ее глазами, когда все закончит?

По сосудам растекается какая-то жидкость. И именно теперь начинаются настоящие кошмары. Лица, которые склоняются надо мной, мутируют и разлагаются. Призраки, спешащие по коридору, шепчущие мое имя. Волна крови, расплескивающаяся по кафельным плиткам. Линден, стоящий в дверях.

— Я думала, ты больше меня не любишь, — шепчу я, и он рассыпается прахом.

Так как в комнате нет часов, а голографическое окно неизменно демонстрирует яркий фальшивый солнечный свет, для меня не существует понятий «утро» и «вечер». Я подозреваю, что Дейдре навещает меня по утрам, потому что она всегда растрепана, словно только что проснулась. У меня из рук торчит столько трубок и проводов, что когда она освобождает меня от фиксаторов, это ничего не меняет. Я почти не могу двигаться. Она нашептывает мне что-то приятное, описывает картины своего отца, вслух восхищается множеством оттенков моих светлых волос.

Я редко бываю настолько в сознании, чтобы отвечать ей. Наверное, Дейдре к этому привыкает, потому что со временем ее рассказы приобретают мрачный характер.

— Извините, что я вас не навещала, — шепчет она. — У меня опять был выкидыш.

Мне недостает сил открыть глаза, и, по-моему, если бы она знала, что я ее слышу, она бы этого не сказала.

— Сегодня утром умерла Лидия. Я смотрела, как она истекает кровью. И Распорядитель присутствовал, когда ее увозили.

У Дейдре срывается голос. Я чувствую, как дергаются ее пальцы, которые она переплела с моими.

— Но она много знала, — говорит девочка, и в ее голосе слышны подступающие слезы. — Помните про младенчика Роуз? Я рассказывала, что слышала его плач перед тем, как Распорядитель объявил, что он родился мертвым. А Лидия говорила, что видела его. Она видела младенчика, и с ним было что-то не так. Ушки съежившиеся, а личико… какое-то неправильное. Уродливое.

У меня снова начинает колотиться сердце, беспомощно и бесполезно. Кажется, сердце — последняя часть меня, которая еще способна двигаться.

Роуз. Первая жена Линдена — наверное, единственная, кого он любил по-настоящему, — была вынуждена рожать в одиночестве, во власти чудовища. Она знала, на что он способен. Она предупреждала меня, чтобы я не пыталась идти ему наперекор, а я не послушалась ее.

Дейдре продолжает говорить, но мне не удается сохранить сознание и услышать, какими еще ужасами она со мной делится.

24

Сны расплескиваются, словно волны, ударяющиеся о скалу.

Когда я открываю глаза, первое впечатление — моя маленькая сестра по мужу стала выше. И похорошела.

Полоса света от фальшивого окна гладит ей щеку, а потом перепрыгивает на плечо — это она повернулась.

Она еще не заметила, что я за ней наблюдаю. Она двигается привольно, что-то мурлыча и пританцовывая, наполняя при этом бумажный стаканчик водой из кувшина. Волосы у нее небрежно закручены вокруг головы и длинными ручейками спускаются по шее, которая тоже стала стройнее и изящнее. Я вспоминаю крылатую невесту с красиво уложенными волосами, которая вприпрыжку бежала на свою свадьбу. Эта девочка начала взрослеть уже тогда, когда я сбежала из особняка, ее закалили роды и горе. Но в мое отсутствие она выросла еще сильнее. Теперь ее фигура напоминает песочные часы.

Я не обращаю внимания на больших черных пчел, которые вьются вокруг нее, и они постепенно исчезают. Девушка остается, хоть я и напоминаю себе, что это не может происходить на самом деле. Я так благодарна за появление этого доброго, хорошо знакомого создания, что не сомневаюсь — это сон. Однако принимаю я его с радостью. Возможно, я буду жить этим воспоминанием следующие четыре… нет, уже три… три года. Пока Вон превращает мое тело в свою игрушку, пока мой брат скитается по земле, я смогу жить в своем безопасном вымышленном мирке. Может, я даже призову в свои грезы немного леденцов, в которые ничего не подмешано.

— Проснулась? — спрашивает Сесилия, стоя ко мне спиной. Она поворачивается и несет мне бумажный стаканчик с водой. — Здесь внизу воздух такой сухой! Я подумала, что тебе должно хотеться пить.

Это не сон. Она действительно здесь. Шевелю руками и ногами и обнаруживаю, что они по-прежнему в трубках. Сесилия накрывает мои пальцы ладонью и говорит:

— Нет-нет, не пытайся двигаться. Ты себе повредишь. Вот так.

Она подносит стаканчик к моим губам и смотрит, как я пью. Губы у нее странно изогнуты: это и не улыбка, и не досадливая ухмылка. Кажется, будто ей хочется что-то сказать, но она ничего не произносит.

С потолочных панелей льется мягкий свет, все очертания в нем кажутся размытыми и мягкими, словно в романтических кадрах из любимых мыльных опер Дженны.

— Я спряталась в коридоре и подслушала их разговоры. Они сказали, что сердцебиение у тебя зашкаливает. Решили, что будет инфаркт, — говорит Сесилия.

В ее голосе слышится сочувствие и что-то еще. Раскаяние? Стыд? Она избегает встречаться со мной взглядом. Наверное, вид у меня довольно гадкий, потому что она проводит указательным пальцем по моей щеке и едва сдерживает рыдание.

К лучшему или худшему, но Сесилия всегда останется моей сестрой по мужу. Ничто не может уничтожить воспоминания о том, что мы перенесли вместе. Мы всегда будем связаны. При виде ее слез мне тоже хочется плакать. Я поворачиваю голову, чтобы упереться взглядом в стену и попытаться справиться с собой, прежде чем слезы покатятся по щекам.

— Ох, Рейн! — восклицает Сесилия. — Разве ты не понимаешь, что наделала, когда вернулась? Ты теперь никогда не выберешься отсюда. Ни за что.

Я закрываю глаза. Грудь сотрясают рыдания. Она говорит правду. Я больше никогда не увижу ни брата, ни Габриеля. Судя по всему, я больше не увижу дневного света. У меня был всего один шанс, и я потерпела неудачу.

Сесилия наклоняется и целует меня в лоб, а я замечаю, что от нее пахнет, как от Дженны. Спокойным женственным ароматом духов и мягких лосьонов.

— Надо идти, пока меня не застал здесь Распорядитель Вон, — говорит Сесилия. — Я застукала санитара спящим в библиотеке, и он дал мне свой электронный пропуск. Я просто… — она шмыгает носом, — …не могла не прийти. Не надеялась, что снова тебя увижу.

Я не отвечаю ей и не открываю глаз. Если я буду лежать совершенно неподвижно, слезы не прольются.