Ликующий джинн

– Да?
– спросил, моргая, Кубик. Догадка, однако, была почти уже готова.

– Оказалось, что у меня нет ни одной приличной фотографии - мой бизнес, - слово было как бы кавычках, - не нуждался в них, а портрета я за недосугом так никому и не заказал. Все откладывал. Вы не могли бы написать по памяти мой портрет?

На миг перед Кубиком предстало лицо шефа-робота, какое он видел, когда тот представился ему меценатом. Он увидел его сейчас ясно, до последней морщинки, словно гость на мгновение потерял свою невидимость.

– Пожалуй, я могу это сделать, - сказал он и прикрыл глаза, словно щелкая затвором фотоаппарата, дабы оставить в себе снимок.

– Мое лицо мне необходимо, - настойчиво продолжал Голос.
– Напишите его, каким видели: с желтой кожей щек, сетью морщин, тусклыми глазами, шрамом на лбу - я знаю себя, лгать мне не надо. И пусть оно будет жестким - это самое привычное для меня выражение. Я вновь его увижу - и воспряну. Пусть частично, пусть портрет действует только на первобытную часть моего сознания, но я знаю, что, видя свое лицо несколько раз в день, мне будет легче верить в то, что я есть... И в голову тогда не будет лезть всякая чушь...

– Хорошо, Роман Савельевич, - сказал Кубик.
– Уже завтра - сегодня я буду приходить в себя после поездки - уже завтра я возьмусь за кисть.

– А мне, - с горькой усмешкой бросил Голос, - не надо будет даже присутствовать на сеансах. О гонораре не беспокойтесь, я заплачу хорошо. Итак, мы договорились?

– Завтра я возьмусь за кисть, - повторил Кубик.

На круглом стеклянном столике, заметил он, появилась пачка зеленых купюр.

– Это задаток, - услышал художник.
– Да и вы ведь поиздержались в Варшаве.

Судя по тому, как вытянулось сидение кресла, гость встал. Кубик почувствовал в своей руке холодную ладонь, чуть пожавшую ее. Послышались твердые шаги, направлявшиеся в прихожую. Дверь Роман Савельевич отворил сам. На площадке, возле лифта, Кубик увидел двоих парней, оба курили. Один из них нажал на кнопку лифта.

– Желаю вам удачи, - сказал Голос.

– До свидания, Роман Савельевич, - ответил Кубик.

Вернувшись в гостиную, художник первым делом глянул на столик; нет, пачка зеленых банкнот не исчезла; в комнате пахло дымом хорошей сигары. И все равно он подошел к окну и долго-долго смотрел на бесконечные разновысокие крыши пониже его этажа, на вентиляционные трубы и антенны.

КАЖЕТСЯ, ЧТО-ТО СТРЯСЛОСЬ

На следующий день, когда Кубик писал по памяти портрет "мецената", ему позвонил наконец-то Славик.

– Дядь Вить! Я позавчера разговаривал с шефом-роботом! Он стал невидимкой!

– Я тоже с ним разговаривал, Слава, - ответил художник, глядя на проявляющееся с каждым мазком лицо.
– И был он у меня вчера. И в том же виде-прикиде, что и с тобой. То есть невидимый. Я пишу сейчас его портрет. По памяти.

– Зачем?

– Он попросил. Он соскучился по своему лицу, а в его доме, как оказалось, нет ни одной приличной его фотографии. Это сейчас его мечта - увидеть свое лицо.

– Дядь, Вить, и что теперь будет?

– Давай надеяться, что для нас с тобой все закончилось багополучно. Кроме того, что у тебя не будет больше занятной игрушки.

– А о молстаре он не спрашивал?

– Ему, должно быть, сейчас не до молстара. Он слишком потрясен своей стойкой невидимостью. Он ведь, Слава, все-таки не робот, а всего лишь человек. Да и зачем молстар невидимке?

Славик помолчал. А художник добавил к сказанному:

– Он человек, но это-то и опасно. "Мышление" робота подвластно его создателю, но вот мышление человека не подвластно никому...

Еще два мазка, и лицо вчерашнего гостя глянуло с холста на художника как живое. Шеф-робот сидел в черном кожаном кресле Кубика, кроме лица, художник выписывал и его кисти - крупные, костистые, вцепившиеся в подлокотники.

– Что вы хотите этим сказать, дядя Витя?

– Он обмолвился: бросил среди других фразу, "что его новая мысль, мысль невидимки, в развитии". И что он даже боится теперь самого себя.

– У нас говорят: "крыша в пути".

– Вот-вот.

Наверно, под влиянием этого разговора лицо на портрете с каждым прикосновением к нему кисти становилось все жестче, даже жесточей. Ну ничего, потом можно будет чуть смягчить выражение. Вот если бы так же легко можно было изменить само лицо...

– Дядь Вить, я тогда еще раз спрошу: что будет? Я на несколько дней исчезаю: мама идет на работу, а папа будет забирать меня с собой - рядом с его офисом библиотека, в ней компьютеры. Так что будет?

Художнику понадобилось время, чтобы ответить на этот вопрос.

– Не знаю... Возможно кое-что прояснит наша следующая с ним встреча, когда он придет за портретом. Не знаю, - повторил он, но с другой уже интонацией.
– Я просто не могу представить, что может прийти в голову человеку-невидимке...

И Кубик, глянув на портрет, сделал еще мазок, в который вложил, кажется, только что произнесенные слова.

За три дня портрет был готов. Кубик позвонил по оставленному ему шефом-роботом телефону.

– Его нет, - ответили ему.
– Занят. Что-то хотите передать ему?

– Да. Передайте, что звонил художник по фамилии Кубик. Что портрет готов и его можно забрать. Вот и все.

– До свидания.
– брякнула трубка.

За весь день ответа Кубик так и не дождался, и позвонил вечером.

– Его нет, - был тот же ответ знакомого по утру голоса.
– Не занят, а уехал. Вы художник Кубик?

– Да. Роман Савельевич держит с вами связь? Вы сказали ему насчет портрета?

– Держит, - брякнула трубка.
– Сказали.

– И что?

– И ничего. Передать что-то еще?

– Нет, кроме того, что портрет можно забрать.

– До свидания.

Так было и на следующий день, и на следующий.

Портрет стоял на мольберте и, казалось, следил за каждым движением художника. Кубик не выдержал и повернул треножник так, чтобы шеф-робот видел перед собой только стену, после чего с облегчением вздохнул.

Вечером третьего дня Кубик еще раз позвонил по телефону мецената.

– Слушай, мужик, - рявкнули ему на этот раз, - что ты морочишь голову своим портретом? Сказали тебе: уехал. У-е-хал - русский язык ты еще понимаешь?
– И стук трубки.