Линни: Во имя любви
Шрифт:
— Пошли они в задницу, эти извращенцы вместе с их вялыми членами. Тебе следует носить с собой ножик, как это делаю я. Крепкое блестящее лезвие в непосредственной близости от их «хозяйства» делает мужчин гораздо сговорчивее.
Я утвердительно кивнула, вспомнив о своем ноже с костяной ручкой, которым когда-то угрожала Рэму Манту и который приходилось доставать еще пару раз, когда я была по-настоящему напугана. Но я потеряла его в прошлом году в июле, когда мою соломенную шляпку неожиданно сдуло на улице порывом ветра. Я побежала за ней, надеясь поймать ее, прежде чем на нее наступит лошадь. Но шляпка плясала и не давалась мне в руки, подхваченная сильным ветром. Когда я наконец поймала ее, отряхнула от пыли и снова надела, то заметила, что нож исчез. Я несколько раз осмотрела мостовую, но так ничего и не нашла. Должно быть, его стащил
— Пойдешь с нами выпить? — спросила Анабель.
— Нет, — зевнула я, слушая, как колокола на церкви Святого Петра отбивают пять часов утра. — Лучше я немного посплю.
Анабель ушла, и я отправилась в запущенную комнату на Джек-стрит. Теперь мне приходилось делить ее с Анабель, Хелен и Дори.
Я сказала Анабель чистую правду — я действительно устала. Но у меня была и другая причина, чтобы отказаться от похода в «Козлиную голову», — я не хотела тратить и пенни из отложенных денег. Я уже накопила целых семь фунтов. Цена билета на корабль до Америки за последние два года выросла с пяти до семи фунтов и постоянно то падала, то снова поднималась на несколько шиллингов, в зависимости от времени года и от корабля. Я собиралась поработать еще месяц, один-единственный месяц, чтобы собрать еще немного денег, — я не хотела ехать в Нью-Йорк без гроша в кармане.
Мне больше никогда не придется работать на улицах.
Бесшумно войдя в вонючую комнату, я заметила две неподвижные фигуры, скрючившиеся на узких матрасах, и порадовалась тому, что Анабель сегодня не пошла домой. На кровати одновременно могли поместиться только трое из нас. Если бы мы с Анабель вернулись сюда вместе, нам пришлось бы тянуть жребий, чтобы выяснить, кому сегодня придется спать на полу. Если бы мне попалась короткая соломинка, то отдохнуть так и не удалось бы. В комнате было холодно, и лежать на голых досках, из щелей между которыми сквозило, было неприятно, а у меня имелась только шаль и еще одно платье, чтобы укрыться. В комнате был небольшой очаг, но мы не разжигали огонь, потому что тогда из него начинали валить клубы дыма. Стены, годами не знавшие побелки, обросли нежно-зеленым пухом буйной плесени. Из-за дождей трухлявые оконные рамы потрескались, и стекла дребезжали даже от самого слабого ветра. Они были такими грязными от осевших на них копоти и пыли, что в комнате царил вечный полумрак.
Я сняла ботинки и стянула платье, чтобы расстегнуть крючки спереди на корсете. Затем, дрожа, снова надела платье, закуталась в шаль и легла на край тонкого, покрытого пятнами матраса. Мне пришлось толкнуть Дори, и она еще крепче прижалась к Хелен, сдвигая ту к самой стене. Уже засыпая, я повернулась на другой бок. Закрыв глаза, я поглаживала тяжелый пояс, и это действовало на меня успокаивающе — там, в специальном кармане, лежали мой кулон и заработанные монеты. Точно такой же карман имелся и в поясе моего другого платья, и никто — даже мои соседки по комнате — не знал об этих сбережениях. Переодеваясь (я меняла платья раз в неделю), я тайком перекладывала деньги и кулон в другой пояс. Обычно я ждала, пока останусь в комнате одна, если же это было невозможно, я снимала платье и натягивала другое через голову, отворачиваясь от остальных девушек и становясь лицом к стене. Пусть все в комнате думают, будто я стыжусь своей груди со шрамом.
Мамина шкатулка, лежавшие в ней деньги и книги были украдены почти год назад. Единственной причиной, по которой кулон остался у меня, было то, что Хелен в ту ночь без спросу взяла его из шкатулки и надела. Я была в ярости, заметив кулон у нее на шее, и потребовала его обратно. Позже, вернувшись на Джек-стрит и увидев, что в комнате все перевернуто вверх дном, а моя шкатулка исчезла, я поблагодарила Бога за то, что Хелен решила одолжить у меня кулон.
После этого случая я всегда носила кулон и деньги с собой.
Уже проваливаясь в приятную полудрему, я заученно проговорила про себя молитву, надеясь отогнать привычный кошмар: затягивающий водоворот из крови и волос, ледяная вода и щелканье ножниц. Этот сон снился мне регулярно два-три раза в неделю, и я, проснувшись, вскакивала на кровати вся в холодном поту, хватая воздух широко раскрытым ртом. Реальность этого кошмара — сознание того, что я убила
человека, хоть и спасаясь от неминуемой смерти, — кралась за мной, кровожадно скаля острые зубы, словно какая-то хищная желтоглазая тварь. Она никогда не оставляла меня в покое, иногда следуя за мной по пятам, иногда усаживаясь на некотором расстоянии и не сводя с меня глаз. В ярком свете газовых рожков или при мягком мерцании свечи тварь съеживалась и отступала, гонимая прочь теплом и светом. Но она неизменно возвращалась, стоило мне оказаться в темноте. Этой холодной осенью тварь стала еще больше. Иногда на темной улице я чувствовала ее присутствие так близко, что оборачивалась в полной уверенности, что слышу ее дыхание. И знала — этой ночью кошмар вернется.Он не давал мне покоя уже три ночи подряд, мне удавалось забыться беспокойным сном только на пару часов. Все тело болело от усталости, и я молила небо, чтобы сегодня мне вообще ничего не снилось. Я почувствовала, как мои веки наконец опустились и морщинка между бровями разгладилась. Перед тем как заснуть, я привычным жестом прикрыла одной рукой свою изуродованную грудь. Не знаю почему, но это меня всегда успокаивало. Обычно другую руку я клала на пояс, охраняя его. Теперь же рука опустилась ниже, к животу, баюкая свернувшегося внутри ребенка.
Я не сомневалась, что у меня родится девочка, и решила, что назову ее Фрэнсис. Не знаю, когда и как произошло зачатие. Я всегда очень тщательно предохранялась. Для этого я использовала кусочек губки, который стирала каждое утро, затем смачивала в растворе квасцов и сульфата цинка и вводила внутрь, прежде чем принимать первого клиента. После последнего клиента я вынимала губку и спринцевалась той же адской смесью, несмотря на усталость. Это Блу научила меня предохраняться, и я тщательно выполняла эту процедуру с тех пор, как у меня впервые пошла кровь, кажется, всего через три месяца после того, как я ушла с Бэк-Фиби-Анн-стрит. Но все девушки рано или поздно залетали. Со мной такое уже случалось. Это произошло в конце первого года работы на Блу, но я поняла это, только когда все уже закончилось. Что со мной происходит, мне объяснила Хелен, которая вернулась в комнату за пальто и застала меня согнувшейся пополам от боли на кровати, с бледным и мокрым от пота лицом. Задав пару вопросов, она вышла, а затем вернулась с двумя пинтами эля. Хелен села рядом и заставила меня его выпить, убеждая, что скоро все закончится и что я должна радоваться. «Ведь теперь, — сказала она мне, — тебе не придется платить за то, чтобы избавиться от ребенка».
Когда схватки закончились и из меня перестали выходить сгустки крови, я почувствовала только облегчение. И больше ничего.
Но на этот раз все было по-другому. Во-первых, я почти сразу поняла, что во мне растет ребенок. И я была уверена — это знак, которого я так долго ждала.
Путешествие на корабле в Нью-Йорк длилось шесть недель, или дольше, если погода была плохой. Если я уеду в конце месяца, то попаду в Нью-Йорк прежде, чем родится Фрэнсис. Она родится там, в огромном Новом Свете, и будет американкой. Я найду себе достойную работу — ведь где, как не в Америке, должно быть великое множество рабочих мест, тем более в городе под названием Нью-Йорк? Там меня никто не знает, и я смогу начать новую жизнь, для себя и своей дочери, и моя прежняя жизнь — жизнь в Ливерпуле — останется для нее тайной.
Несколько последних недель, ожидая, пока клиент кончит, шепча заученные похвалы и с притворной страстью издавая стоны, чтобы все побыстрее закончилось, я сочиняла историю, которую смогу рассказать маленькой Фрэнсис, о красивом джентльмене, который был ее отцом, о том, что с ним случилось и почему я переехала в Америку.
Однажды ранним утром я возвращалась на Джек-стрит. Дождь лил как из ведра, а чернильно-темное небо время от времени освещали грозовые зарницы, вспыхивающие вдалеке, где-то над Мерси. Внезапно меня пронзила острая боль догадки: ведь моя мать, скорее всего, поступила так же.
Мысль о том, что во мне, судя по всему, нет благородной крови, впервые пришла мне в голову. Я засунула пальцы под мокрый рукав и коснулась родимого пятна в форме рыбы.
— Когда ты собираешься от него избавиться?
Я стряхнула воду с рук над умывальным тазом, вытерла лицо чистой тряпкой и только тогда посмотрела на Дори. Хелен вышла, чтобы купить себе горячий пирожок, Анабель еще не вернулась с ночной работы, и Дори вытянулась на кровати, радуясь возможности поваляться там в одиночестве, перед тем как выйти на улицу.