Лирика разных лет

В студеный сон вороний

В студеный сон вороний Луна вонзила рог. В ночи молотят кони Сумятицу дорог. Подков каленых дроби, — Сугробы — стороной. И нижется, как ропот, Качаясь, коренной. Кричит возница: «Ну-ка!» Во тьме бодрит коней. Зализывает вьюга Каракули саней. И вот — в глуши гранитной, Как взорванный снаряд, Гремят грома Магнитной, Огни ее горят. И чудятся в железе, Заметные едва, Неведомой поэзии Начальные слова. Урал, 1931

Рабочему классу Урала

Мы с детских лет твою носили робу, Твои заботы чтили и права, Твои крутые, как металл на пробу, До капельки весомые слова. Ты верил нам, как верят людям взрослым, Работу дав — начало всех начал, Ты нас, мальчишек, обучал ремеслам И мудрости житейской обучал. И мы росли и обретали силу, Отчизне присягая и труду, И доменным огнем нас прокалило, Как прокаляет флюсы и руду. Возненавидев скуку и безделье, Мы шли с тобой все тверже и смелей, И в горький час, и за столом веселья, Живя по правде, по одной по ней. Пусть не металл теперь точу я — слово, Пускай мартены лица нам не жгут, Но честный стих бетонщика Ручьева Есть тот же подвиг и нелегкий труд. Бывает, право: свой удел поносим И, зря испортив множество чернил, Себе твердим, что это дело бросим И что предел терпенью наступил. Но слышим голос басовитый, ясный: — Эге ж, ребята, неважны дела, Выходит, что учил я вас напрасно Упорству огневого ремесла… И больше — ни попрека, ни укора. И вновь для строчки — страдная пора, И безразличны вопли щелкоперов, Шипенье гастролеров от пера. И в добром слове обретая веру, Ты снова — сын в кругу своей семьи, И точишь сталь по вашему примеру, Уральские товарищи мои. Я ваш не потому, что я когда-то У вас учился тайнам ремесла, И не по праву сына или брата — По крепости душевного родства. Нет, не пропиской — твердостью закала Гордился по закону на войне, Когда рвались дивизии Урала Через огонь и выжили в огне! Вот почему мне дороги до гроба, Вот почему — и долг мой, и права — Твои крутые, как металл на пробу, Весомые до капельки слова. 1959

Мы не воздухом — ветром дышим

Мы не воздухом — ветром дышим, Не идем, а буравим тьму. Ни под войлоком, ни под крышей Нет пощады здесь никому. Здесь закон для всех одинаков: Раз работа — огонь из глаз. Тянут нарту вперед собаки, По глазам понимая нас. Берег Баренцева моря, 1952

В заливе Мотовском, зеленом

В заливе Мотовском, зеленом, Где чайки грудятся с утра И Север воздухом соленым По мачтам хлещет катера, Где горы рушатся с разбега В кипенье пены и воды, — Я находил печати века — Твои походные следы. Был путь твой тяжек, точно волок, Был мимолетен твой привал, И у костров твоих, геолог, Не раз я душу согревал. Сшибались льдины в океане. На травы мая падал снег, И шло полярное сиянье К тебе жар-птицей, человек. Ни зги, ни троп на скалах голых, Где мне доверен мой рубеж. И я не раз там слышал голос Твоих несломленных надежд. И в солнце будущее веря, Ты, спотыкаясь меж камней, Назвал Счастливым этот берег. Да будет так. Тебе видней. Полуостров Средний, ноябрь 1952

Солнца не было два месяца

Солнца не было два месяца, Лишь во мраке всхлипы вьюг. Вот оно! Хоть ветер бесится И кипит туман вокруг. И, прищурясь, осторожно мы Смотрим — все тревоги прочь! — Как над морем обмороженным, Будто лед, крошится ночь. Выжигают сумрак выстрелы — Наш салют во славу дней, В честь огня, который выстрадан Всей душой, природой всей. Первый луч горит над Моткою, Пусть на миг один всего, — Встретим песнею короткою Жизни новой торжество, Этот свет и воздух сладостный. Щедрость птичьей щебетни. Чем короче наши радости — Тем дороже нам они. Залив Большая Мотка, 1953

Все из синего льда

Все из синего льда, Даже скалы — и те, Даже в небе звезда, В ледяной высоте. Даже воздух — и тот — Замутнен и суров, Как измолотый лед Жерновами ветров. Глядя вдаль из-под век, Отложив ледоруб, На скале человек Запахнулся в тулуп. Он стоит, будто вмерз В исступление льдов, И на тысячу верст Ни жилья, ни следов. И на вест, и на ост Синий сумрак и сон. Под ледяшками звезд Лишь упряжка и он. Звон закованных рек И стенание вьюг. Но он здесь — Человек — И теплее вокруг. Район Капустных озер, 1953

Обвязались мы не зря

Обвязались мы не зря Бичевой. Нельзя иначе — Бьются бури декабря С бычьим бешенством в Рыбачий. Стонет суша в тяжком сне, Содрогаясь от норд-оста, И несется с неба снег, Погребая полуостров. Мы идем, скользя по льду, Волоча в сугробах ноги, Засыпаем на ходу. Даже видим сны в дороге: Не метель, а яблонь хмель Заметает наши сани, И шумит тихонько ель Над поселками саами; Ржи живучий урожай — Не диковина — обычай. И летит пчела, жужжа, В улей с доброю добычей. …И уже довольны мы, Снится горечь нам окурка, И сияет нам из тьмы Раскаленная печурка. Полуостров Рыбачий, 1953

Он молча плакал, оттого что…

Он молча плакал, оттого что В глухую, в ледяную ночь Пришла к нему в каморку почта, Чтоб обнадежить и помочь. Он долго ждал минуту эту, Она во тьме его вела, Когда казалось, что планета Мертва — ни света, ни тепла. Куда-то буквы уползали, Мелькало милое лицо, И не глазами, а слезами Читал он это письмецо. Не разогреть былого… поздно… Все позади в его судьбе. И ветер осени морозной Устало путался в трубе. И было все вокруг неясно, Толпились в памяти года. …Нужна и все-таки опасна Изголодавшимся еда. Мужские слезы — с кровью вровень, Пускай они — всего вода, Они бывают гуще крови, Когда в них соль почти тверда. Мы так и этак век свой судим Во тьме бессонниц и дорог. Как хлеб нужна поддержка людям, Но хлеб — он тоже нужен в срок. 1953

Ты ничего не пишешь снова

Ты ничего не пишешь снова… Вот почтальон идет, шутя. А писем нет… Когда бы слово, Хотя бы слово от тебя. От Каботажки до Шалима Кричат метелицы в ночи. А почтальон все ходит мимо Да в окна дальние стучит. Земля вокруг в морщинах трещин, И не постичь уже подчас: Не то метель над нами хлещет. Не то она бушует в нас. Мы зря, пожалуй, брови хмурим, И невпопад ругаем град. …Бушует буря. После бури — Яснее небо, говорят. Остров Шалим, 1953

Льняные свои колечки…

Льняные свои колечки В косички уже плетешь… Спрашивают разведчики: — Чего, командир, не пьешь? Сегодня праздник — по маленькой Положено всем. Закон. А ты и не тронул шкалика, Не раскупорен он. — Да нет, ничего, ребята, Дочку припомнил я. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Поют и поют солдаты: «Винтовка — жена моя!» Заполярье, 1953

Своей доволен я судьбою

Своей доволен я судьбою. Не зависть — жалость у меня К тому, чья жизнь прошла в покое, Вдали от бури и огня. Какая все-таки удача — Пробиться первым через тьму, Палатку ставить на Рыбачьем, В песках, у бешеной Аму, — И, кончив дело в час полночный, Отведав огненной ухи. Вдруг примоститься в уголочке И посвящать свои стихи Дымку над домиком родимым, Протяжной песенке печей И тем глазам неповторимым, В которых звезды всех ночей! Северная Атлантика, 1952