Лирика разных лет

Память о родной стороне

Разгулялась непогода, И упрямы, как волы, Тащат тушу парохода Моря бурые валы. И бегут ручьи по тропам, И земля к исходу дня, Та, что в зависть всем Европам, Раскисает, как квашня. Где ты, стынь иного края? Холодок сухой, без зла? Ах, сторонушка родная, Ты теперь белым-бела! Лишь в очах да в небе просинь, Да еще в озерах гор. Вся из елочек и сосен, Вечно диво и простор! Побережьем именитым Я брожу. А дальний край Тянет душу, как магнитом. Хоть ложись и помирай! Берег Черного моря, 1967

Я лежу у форштевня, на баке

Я лежу у форштевня, на баке, И читаю глубин полумрак, Где вгрызаются грузные раки В погребенье железных коряг. Слышу каперов хриплые крики, Свист мистраля, что бьет в такелаж. И летят каравеллы и бриги На безжалостный свой абордаж. И корма исчезает под пеной, Как дракон, оседает на дно. Это славно, что смертью отменной Нам из жизни убраться дано. Не в пуху подлокотных подушек, В бормотанье попов и тоски, — Умираем, походные души, Как и прожили век — по-мужски: Чтобы сердце сжигали пожары, В жилах сущего пенилась вновь Неуемная кровь Че Геварры, Раскаленная Дундича кровь, Чтоб волна закипала у лага, И заря у продымленных рей Пламенела разливами флага Над соленою синью морей! Марсель, 1971

Я на судах заморских плавал

Я на судах заморских плавал, По авеню и рю бродил. Вертелись вывески, как дьявол. Глушили уши, как тротил. От губ лиловых и от челок Томило, будто в кабаке, От ваших уличных девчонок С дымком тоскливым в кулаке. Луна в чужих горах сгорала, В обвалах облачной шуги, И звезды были, как жарки, Как очи батюшки Урала Из-под густых бровей тайги. …Торчу на вашем перекрестке, А все иная синь видна, И одинокие березки, И рядом женщина одна, — Огнеопасна, как береста, — Зажги — и душу раскали. …И ждать непросто. Жить непросто От нашей Родины вдали! Монте-Карло, 1971

Мадонна

Заунывно, как цыгане У ночного каганца, Тянут песенку цикады Без начала и конца. Звезды в море смотрят сонно. Тихо молится в тоске Синеглазая мадонна На желтеющем песке. Худощава, как ребенок. За кого ее мольба? За матросов погребенных? За господнего раба, Что мерещится ночами. Чуть заметный, как опал, Что уехал без венчанья, Посулился — и пропал? Перекрестится, поплачет, Выжмет бедное белье. Вседержитель вдов и прачек Смотрит немо на нее. Подойду и молвлю: — Здрасте… Руку женщине подам. — Пожелать позвольте счастья, Благоденствия, мадам. Я и сам бродяжил много. И, не веря в небеса, За меня молили бога Тоже синие глаза. И меня секло песками, И мутило без дорог, И меня шторма таскали Вдоль бортов и поперек. Не выклянчивая милость, Коченел и я на льду, И в окопах доводилось Видеть всякую беду. Уходил и я от смерти, С губ стирал не пот, а соль, Оттого, прошу, поверьте, Понимаю вашу боль. Над волной луна в зените Льет сияние судам. Не назвался, извините, — Из России я, мадам. По любви и я страдаю, Снится отчее жилье. Все, кто кормится трудами, Чтят Отечество мое. С ним горел в огне пожарищ, Промерзал насквозь, как наст. Скажет женщина: — Товарищ… Руку мокрую подаст. …Звезды в море смотрят сонно. Тихо молится в тоске Синеглазая мадонна На желтеющем песке. Ницца

Будни

Заезжен будничною прозою, — Не той. Высокой и святой, Что рядом с чаем, с папиросою, С душевной, Сладкой маетой, Не той, Над градами и весями, Где первозданно и старо. Бежит, поскрипывая весело, Твое негромкое перо, А той, которая — собрания С иных закатов до утра, А той, которая заранее Почти смертельна для пера. Листки календаря помечены, Испещрены листочки все. И кружишься с утра до вечера, Как будто белка в колесе. И в дальних ящиках забытое, Засунутое под стекло, Лежит оружие пиитово — Бумага, рифмы и стило. Но выйдут сроки — и неистово, От перегрузок чуть дыша. Вдруг вздрогнет, призвана горнистами, В запас не сданная душа. Почистишь ветошью оружие, Вздохнешь с улыбкою: — Ну, что ж… И слава господу, что кружишься, А то ведь пылью зарастешь! 1973

Подошли мы уже к порогу…

Борису Ручьеву

Подошли мы уже к порогу, За каким умирает речь. Я боюсь за тебя, ей-богу, — Не умеешь себя беречь. Понимаю: не толстосумы, Коль копить уж — копить строку. Только все ж о себе подумай Хоть единожды на веку. Впрочем, зряшны мои советы Жить не на смерть, а на живот. Где себя берегут поэты — Там поэзия не живет. 1968

Стихи молчат при штилевой погоде

Стихи молчат при штилевой погоде. Нужны им грозы. Так заведено. …Писатели в отставку не уходят, Пока их муза с ними заодно. И коль строка последняя не спета, Бей, кровь, толчками в тесноту и тьму! Врачи бессильны в недугах поэта, — Ему чужое сердце ни к чему. Еще он юных к жизни приохотит, Пусть годы выгорают, как огни. …Писатели в отставку не уходят, Пока еще писатели они. 1968

Врачам

Житейских рек внезапные излуки… Земной оси неумолимый визг… …Целую вам натруженные руки, Благословляю ежедневный риск. В далеком том, задымленно-багровом, И в дни иные, что почти без гроз, Вы были нам и матерью, и кровом, И снежною берестою берез. Вы, как любовь, нужны нам и красивы, Нас век не очень нежит, теребя. Ах, эти руки матушки России, Что пеленали марлею тебя. От напряженья вечного белея, Они мужчин ласкают, как ребят. Врачи, мы полагаем, не болеют. Не устают. Не тужат. Не скорбят. Они ж, как все. И жизнь не тихий омут. И я просить правительство хочу: В День медицины просто рядовому Установите памятник врачу. 1968

Мы все проходим через смерчи

Мы все проходим через смерчи И дышим дымным духом их. Мы все проходим через смерти Друзей и недругов своих. И провожая в землю, в темень Кого-то, плача и скорбя. Хороним собственное время, Частицу малую себя. О, непосредственность и бодрость. Года, спаленные войной! Вас заменяет ныне возраст Нелегкой мудрости земной. Печальной мудрости… печальной… Но и в печали — привкус свой: Что было — то сильней плечами. Что есть — то крепче головой. Прощанье с прошлым — как прощенье Всего, что жжет наедине. Чем старше мысли — тем прочнее, — И в том утеха седине. 1967

Хватило б сил мне Дону поклониться…

Хватило б сил мне Дону поклониться, Припасть сыновне к отчему плечу. Я, точно дробью меченная птица, Из крайних сил на родину лечу. То бьюсь о скалы, то свергаюсь в пыль я, Но все ж на юг, роняя кровь, тяну. В последний раз меня подняли крылья Над незабытым домом на Дону, Над детскими станицами моими, Над маками багровыми в глуши. …И шелестят донские камыши, Как Михаила Шолохова имя. 1972

Может, кровь усталая застыла…

Может, кровь усталая застыла, И копьем бубнового туза Врежется, попутная, в затылок Скушная осенняя гроза. Но в минуту горькую и злую Я печаль, как пот, утру на лбу. Из последней силы поцелую В голубые глазыньки судьбу. Пусть мираж — и ничему не сбыться, Все равно — у твоего огня — Умираю, как слепая птица О каменья крылья кровеня. 1972