Лиса в курятнике

А они тут с благотворительностью неуместной.

– Недовольны, - согласилась императрица с улыбкой.
– Но здесь так легко забыть... забыться...

Она провела пальчиками по наборной поверхности столика. Сложенный из нескольких пород дерева, украшенный перламутром, он был роскошен.

– К сожалению, слишком мало осталось тех, кто еще помнит смуту и не желает ее повторения. Прочие же... прочие шепчутся о том, как было хорошо до смуты...

Гребень вновь скользил по волосам, и те рассыпались золотым покрывалом, растекались по шелку одеяния, по атласу обивки, по ковру и камню пола, становясь частью сложного узора его.

– Однажды они уже уцелели... чудом... но во второй раз чуду случится не позволят.

Это Анна Павловна и сама понимала. Более того, порой ее несказанно удивляли и, что уж тут говорить, злили эти человеческие упрямство и глупая уверенность, что на сей раз все будет иначе. Что, если поднять бунт, небольшой такой бунт, только чтобы власть переменить, то все обойдется малою кровью.

И власть переменится.

И вольности вернутся. И подлое сословие с радостью примет возвращение древних обычаев. А если не с радостью, то кому какое дело?

– Лучше расскажи, что там? Вернулся хоть кто?
– императрица вытянула руку, почти сунув ее в огонь, но пламя лишь ласково коснулось ладони, на которой проступила золотая чешуя.

– Вернулись...
– Анна Павловна отложила гребень и взяла в руки книжицу.
– Гуляковская, Игерникова и Завихина наотрез отказались покидать экипаж. Громко заявили, что будут жаловаться.

– Жаловаться - это хорошо...

Пламя соскальзывало с ладони, а пальцы императрицы оставались белы, каменны.

– Затеяла все Гуляковская, остальные просто...

– Просто, сложно... они уже взрослые. Замуж вот идти могут, детей воспитывать... чему они их научат?

Анна Павловна склонила голову, признавая правоту Ее императорского Величества, но сочла возможным заметить:

– Гуляковский-старший давно при вашем супруге советником, не из дрянных человек, обязательный. А вот жену ему нашли по титулу...

– А про другое забыли...

– Именно.

– И дочь?

– Всецело супругой воспитана. Она... весьма самоуверенна... батюшка ее в фаворе, оттого и позволяет себе несколько больше, нежели прочие.

– Что ж, - императрица руку из камина убрала.
– Чужими заслугами долго жить не будешь... куда их послали-то?

– В дом призрения. В тот, помните, откуда жалоба была, что стариков морят?

Императрица кивнула.

– Подготовь им награды... по-достоинству. Кто еще?

– Сестры Артемьевы в сиротский приют зашли, имели премилую беседу с директрисой. Чаю попили. Оставили по сто рублей на сиротские нужды и удалились...

...весьма собой довольные.

Они даже позировали перед этим приютом, сами пригласивши газетчика, что следовало признать, было довольно ловко. Однако Анна Павловна не сомневалась: и этих ждет достойная награда.

– А директриса...

– Деньги, думаю, присвоила... у нее старшенький в академию поступил, а еще двое своих.

– Маг-то хоть сильный?

– Изрядный.

– Что ж... детей мы не тронем, но и позволить воровать... сама понимаешь.

Анна Павловна понимала. И вздохнула. И снова вздохнула вспомнивши, о чем в городе бают. Ведь мерзость совершеннейшая, а поди ж ты... находятся такие, которые верят, и поверивши, верой своей делают невозможное, облачая ложь дичайшую в правдивые одежды.

Надо бы рассказать.

Только...

Она коснулась книженции и продолжила:

– Феликсова... тоже сиротский приют, но в Замянином дворе. С сиротами беседовать побрезговала, но попивши чаю, затребовала книги приходные. А после прошлась по всему приюту, и на чердак заглянула, и в подвалы...

– Нашла что интересное?

Анна Павловна усмехнулась:

– Нашла, судя по тому, что директор ей взятку всучить пытался, все две тысячи предлагал, а она в него кофейную чашку кинула и непотребным словом обозвала. Феликсовы давно затруднения испытывают, видать, оттого хорошо приучена считать.

– Чудесно... кто еще отличился?

– Свяга на Старшинском погосте с сотню душ подняла...

Удивленною императрица не выглядела.

– Вы для того ее прислали?

– Сами жаловались, что неспокойно стало, отмолить, мол, не выходит. Зато теперь спокойствие будет... что другие?

– Артемьева, которая с нею была, чувств лишилась, а другая бойкою вышла... встала рядом и пригрозила, что если кто из батюшек дернется, то получит пулю прямо в лоб... верней, она не лоб упомянула, но то девице совсем непристойно...

– Зато действенно, - Ее императорское Величество потерла руку о руку, и золотые лепестки чешуек полетели на подол.
– Иные мужики яйца свои куда более головы берегут... стража?

– Велено было не вмешиваться, хотя признают, что с трудом удержали. Все ж таки люди были... несколько удивлены, а вид воплощенных душ многих... возмутил.

– Чем?

Императрица повернулась к зеркалу, которое дремало, ожидая прикосновения.

– Боюсь... это была не самая лучшая ваша идея... пошли слухи, что свяга вашей волей оскорбила мертвых.

– Они сами их к земле привязали.

– Это верно. И те, кто получил образование, согласятся с вами, однако...
– Анна Павловна все же решилась.
– В городе становится неспокойно. Кто-то вполне сознательно распускает сплетни, порочащие ваши честь и достоинство. Говорят...

Она запнулась, но стиснула кулачки.

– Открыто говорят, что вы в силу своего нечеловеческого происхождения ненавидите весь род людской...

– И желаю извести? Не бойся. Дурной я была бы правительницей, не зная, о чем говорят подданные. Да, согласна, распускают слухи нарочно. И происшествие многим на руку. Люд темный большею частью поверит...

– И что делать?

– Ничего, - императрица коснулась все ж зеркала. И каменная поверхность задрожала, пошла рябью, оживая.
– К сожалению, все мы ошибаемся. Стоило послать свягу в другое место. Или не посылать вовсе... боюсь, в этом городе нет места, где не осталось бы неприкаянных душ. Вернее, не было... охрана...

– Просят оставить их подле девиц. Опасаются.

– Оставь... еще что интересного?

Не то, чтобы интересного.

Анна Павловна привычно зачитывала о делах чужих, порой не удерживаясь от комментариев. А в зеркале мелькали люди.