Лиса в курятнике
Шрифт:
Глава 30
– Благродные приехали!
– радостный мальчишеский голос вспугнул выводок грачей. Черные птицы бродили, время от времени наклоняясь, чтобы расковырять очередную мусорную кучу. И тогда над нею поднималось мушиное черное облако.
– Булки давать будут... тетка, булку дай?
Перед Лизаветой возникло что-то черное.
Грязное.
Неопределенного полу.
– Булки пока нет, - сказала она.
– Тогда копейку.
– Отведешь к матери, тогда дам.
– Нету мамки, - нечто шмыгнуло носом.
– Угорела.
–
– Так... с теткою. Только она злыдня, - ребенок вновь шмыгнул красным носом, который вытер рукавом и добавил.
– За чуб таскает...
– А кто здесь у вас главный?
– Лизавета вытащила из кошеля мелкую монетку.
– Отведешь?
Ребенок закивал и, обернувшись, сунул два пальца в рот и засвистел, громко, переливчато. Аглая приподняла бровь, а Таровицкая хмыкнула:
– Я и громче могу.
– Пиз...
– искренне сказал ребенок. А наследная княжна древнего рода лишь фыркнула и, воровато оглядевшись, повторила фокус. И свист у нее получился, если не громче, то всяко заливистей.
– Не пиз...
– ребенок был по-своему справедлив. И поинтересовался.
– А почему без булок приехали? До вас были дамочки, две корзины привезли. Я Паську кривого побил...
– Зачем?
– А чего он вперед полез? У меня тоже малые жрать хотят... ничего, никшните, вы со мною, значится, Паська не полезет... и прочие тоже. А если рубль дашь, то весь день ходить стану. И помогу...
– Чем?
– Лизавета вытащила рубль, решив, что спишет его на представительские расходы.
– Дык, - мальчишка - она все-таки решила, что перед ней парень, - хитро усмехнулся, продемонстрировав выбитые верхние зубы.
– Я слыхал, что приедуть из комиссии и порешать станут, кому давать деньгу на отстрой, а кому - нет. Наши все два дня сралися, Паськины вовсе на дерьмо изошли...
Таровицкая легко перепрыгнула через канавку, в которой мокла давно издохшая крыса. Серый, изъеденный червями трупик, не интересовал даже грачей.
– ...тетка себе сирот набрала, чтоб побольше дали. Только она все одно их погонит после. Ну или сдаст куда...
– он замолчал, когда перед Лизаветой возникла вдруг простоволосая женщина в простом, но чистом платье.
– Боярыня!
– завыла она громко.
– Милости прошу...
И за ручку цапнула, плюхнулась на колени и давай целовать...
– Больные есть?
– Одовецкая тронула мальчишку за плечо.
– Агась... здоровых нетути, только один дядька Хостей, да и он на спину жалится, и кашляет кровью. сдохнет скоро...
– Ах ты...
– женщина попыталась, не вставая с колен, ухватить пацаненка за ухо.
– Иродово отродье!
– А чего? Сама говорила, что сдохнет...
– Куда полезла?!
– раздался истошный бабий визг.
– Людечки добрые, что ж это деется... Сабычиха барынек встречает...
– А не твово ума дела! Сиротинушек пожалейте... голодные сидят...
Лизавета огляделась. Люди подходили. Большей частью женщины, многие - с детьми. И все серые, какие-то задымленные и дымом пропахшие, будто бы он, угольный, ядовитый, не собирался отпускать своих жертв даже в Арсиноре.
Одовецкая тронула амулет.
Таровицкая
подобралась... а толпа... толпа сходилась, и вот уже человеческие голоса сплелись в один вой, в котором слышались и мольба, и гнев, и обида. Женщины толкались, иные норовили выпихнуть детей вперед, кто-то тряс грязным младенчиком, и Лизавета не была уверена, что живым.Она, сама завороженная происходящим, сделала снимок.
И еще один.
И... плевать, что статейка не про дворцовые скандалы, но это... нельзя молчать про такое. Рядом же город, другие люди, и пусть не все богаты, но есть же те, которые могут помочь... должны быть.
Она очнулась, когда из толпы полетел камень, ударился в щит, и тот пошел рябью. А в руках Таровицкой вспыхнуло пламя, заставив толпу отступить. Лизавета схватила княжну за руку, удивляясь, до чего та холодна. А ведь боится... по-человечески, по-простому боится вот этих всех, понимая, что если толпа ударит...
– Тихо!
– будто со стороны Лизавета услышала свой голос.
Так говорил папенька, когда случилось ему деревенских осаживать. И услышали. Замолчали.
– Кто здесь за старшего?
– главное, держаться уверенно.
И не позволить Таровицкой спалить кого.
Вперед вытолкнули грузного мужчину. Седой, с пожженным лицом, он ступал, опираясь на кривую палку, то и дело останавливаясь, вздыхая.
А на плечо легла ладонь Одовецкой.
– Я помогу...
К ноге же жался давешний мальчонка, и Лизавета странным образом слышала, как дико, суматошно колотится его сердце.
Все будет хорошо.
Она коснулась грязных волос. И обратилась к мужчине.
– Нам нужен полный список всех. Имя и прозвание... возраст... семейное положение... кто на иждивении находится. Кормилец...
– Нет у нас кормильцев, - раздалось слезливое.
– Погорели все...
– Следовательно о том и пишем, - главное, не позволить сбить себя с мысли.
– И еще, чем занимались прежде. Чего умеете. Шить там, вышивать... может, мастерством каким...
– Бортники мы, - крикнул кто-то.
– Пишите...
– А если капусту квасить...
– И о том пишите. Чем подробней, тем лучше...
– А детей с какого возрасту...
– С младенчества...
Вопросы сыпались, но... в них уже не было прежней злости. И люди любопытничали, боялись упустить что-то важное, за чем им чудилась надежда на перемены в нынешней убогой их жизни.
– Кто грамотный?
– Лизавета вновь перекрикнула толпу.
– Садитесь где и пишите... а старший проследит, чтобы все было верно...
...рыжую Димитрий заметил издали. И вот как вышло-то? Была она невысока, субтильна, а поди ж ты, привлекала взгляд. Вот стоит, забравшись на огромный валун, руками размахивает, что-то объясняя крупным мрачного вида женщинам. А те слушают превнимательно.
Поискав взглядом, он нашел и Одовецкую, пристроившуюся на кривобоком табурете, который, видать из превеликого уважения к госпоже целительнице накрыли расшитым полотенцем. Сидела он, вытянув ножку, склонившись к дитенку, которого держала на руках бледная особа...