Лиса в курятнике

Глава 30

– Благродные приехали!
– радостный мальчишеский голос вспугнул выводок грачей. Черные птицы бродили, время от времени наклоняясь, чтобы расковырять очередную мусорную кучу. И тогда над нею поднималось мушиное черное облако.
– Булки давать будут... тетка, булку дай?

Перед Лизаветой возникло что-то черное.

Грязное.

Неопределенного полу.

– Булки пока нет, - сказала она.

– Тогда копейку.

– Отведешь к матери, тогда дам.

– Нету мамки, - нечто шмыгнуло носом.
– Угорела.

– А с кем ты живешь?

– Так... с теткою. Только она злыдня, - ребенок вновь шмыгнул красным носом, который вытер рукавом и добавил.
– За чуб таскает...

– А кто здесь у вас главный?
– Лизавета вытащила из кошеля мелкую монетку.
– Отведешь?

Ребенок закивал и, обернувшись, сунул два пальца в рот и засвистел, громко, переливчато. Аглая приподняла бровь, а Таровицкая хмыкнула:

– Я и громче могу.

– Пиз...
– искренне сказал ребенок. А наследная княжна древнего рода лишь фыркнула и, воровато оглядевшись, повторила фокус. И свист у нее получился, если не громче, то всяко заливистей.

– Не пиз...
– ребенок был по-своему справедлив. И поинтересовался.
– А почему без булок приехали? До вас были дамочки, две корзины привезли. Я Паську кривого побил...

– Зачем?

– А чего он вперед полез? У меня тоже малые жрать хотят... ничего, никшните, вы со мною, значится, Паська не полезет... и прочие тоже. А если рубль дашь, то весь день ходить стану. И помогу...

– Чем?
– Лизавета вытащила рубль, решив, что спишет его на представительские расходы.

– Дык, - мальчишка - она все-таки решила, что перед ней парень, - хитро усмехнулся, продемонстрировав выбитые верхние зубы.
– Я слыхал, что приедуть из комиссии и порешать станут, кому давать деньгу на отстрой, а кому - нет. Наши все два дня сралися, Паськины вовсе на дерьмо изошли...

Таровицкая легко перепрыгнула через канавку, в которой мокла давно издохшая крыса. Серый, изъеденный червями трупик, не интересовал даже грачей.

– ...тетка себе сирот набрала, чтоб побольше дали. Только она все одно их погонит после. Ну или сдаст куда...
– он замолчал, когда перед Лизаветой возникла вдруг простоволосая женщина в простом, но чистом платье.

– Боярыня!
– завыла она громко.
– Милости прошу...

И за ручку цапнула, плюхнулась на колени и давай целовать...

– Больные есть?
– Одовецкая тронула мальчишку за плечо.

– Агась... здоровых нетути, только один дядька Хостей, да и он на спину жалится, и кашляет кровью. сдохнет скоро...

– Ах ты...
– женщина попыталась, не вставая с колен, ухватить пацаненка за ухо.
– Иродово отродье!

– А чего? Сама говорила, что сдохнет...

– Куда полезла?!
– раздался истошный бабий визг.
– Людечки добрые, что ж это деется... Сабычиха барынек встречает...

– А не твово ума дела! Сиротинушек пожалейте... голодные сидят...

Лизавета огляделась. Люди подходили. Большей частью женщины, многие - с детьми. И все серые, какие-то задымленные и дымом пропахшие, будто бы он, угольный, ядовитый, не собирался отпускать своих жертв даже в Арсиноре.

Одовецкая тронула амулет.

Таровицкая подобралась... а толпа... толпа сходилась, и вот уже человеческие голоса сплелись в один вой, в котором слышались и мольба, и гнев, и обида. Женщины толкались, иные норовили выпихнуть детей вперед, кто-то тряс грязным младенчиком, и Лизавета не была уверена, что живым.

Она, сама завороженная происходящим, сделала снимок.

И еще один.

И... плевать, что статейка не про дворцовые скандалы, но это... нельзя молчать про такое. Рядом же город, другие люди, и пусть не все богаты, но есть же те, которые могут помочь... должны быть.

Она очнулась, когда из толпы полетел камень, ударился в щит, и тот пошел рябью. А в руках Таровицкой вспыхнуло пламя, заставив толпу отступить. Лизавета схватила княжну за руку, удивляясь, до чего та холодна. А ведь боится... по-человечески, по-простому боится вот этих всех, понимая, что если толпа ударит...

– Тихо!
– будто со стороны Лизавета услышала свой голос.

Так говорил папенька, когда случилось ему деревенских осаживать. И услышали. Замолчали.

– Кто здесь за старшего?
– главное, держаться уверенно.

И не позволить Таровицкой спалить кого.

Вперед вытолкнули грузного мужчину. Седой, с пожженным лицом, он ступал, опираясь на кривую палку, то и дело останавливаясь, вздыхая.

А на плечо легла ладонь Одовецкой.

– Я помогу...

К ноге же жался давешний мальчонка, и Лизавета странным образом слышала, как дико, суматошно колотится его сердце.

Все будет хорошо.

Она коснулась грязных волос. И обратилась к мужчине.

– Нам нужен полный список всех. Имя и прозвание... возраст... семейное положение... кто на иждивении находится. Кормилец...

– Нет у нас кормильцев, - раздалось слезливое.
– Погорели все...

– Следовательно о том и пишем, - главное, не позволить сбить себя с мысли.
– И еще, чем занимались прежде. Чего умеете. Шить там, вышивать... может, мастерством каким...

– Бортники мы, - крикнул кто-то.

– Пишите...

– А если капусту квасить...

– И о том пишите. Чем подробней, тем лучше...

– А детей с какого возрасту...

– С младенчества...

Вопросы сыпались, но... в них уже не было прежней злости. И люди любопытничали, боялись упустить что-то важное, за чем им чудилась надежда на перемены в нынешней убогой их жизни.

– Кто грамотный?
– Лизавета вновь перекрикнула толпу.
– Садитесь где и пишите... а старший проследит, чтобы все было верно...

...рыжую Димитрий заметил издали. И вот как вышло-то? Была она невысока, субтильна, а поди ж ты, привлекала взгляд. Вот стоит, забравшись на огромный валун, руками размахивает, что-то объясняя крупным мрачного вида женщинам. А те слушают превнимательно.

Поискав взглядом, он нашел и Одовецкую, пристроившуюся на кривобоком табурете, который, видать из превеликого уважения к госпоже целительнице накрыли расшитым полотенцем. Сидела он, вытянув ножку, склонившись к дитенку, которого держала на руках бледная особа...