Лиса в курятнике

– А потому, скажу я так, что нет во дворце страшнее места, чем покои ейные, - она понизила голос, чтоб звучал он презловеще. И свечку прищипнула, ибо в полутьме аккурат страхи и рассказывать.

Кто-то ойкнул...

– Местные-то вам ни слова не скажут... оно и понятно, кому охота туда идти? Небось, своих берегут, а вы так, пришлые... вам, небось, сказывали, что, мол, служить станете хорошо, то и при дворце оставят?
– она усмехнулась, обнажая бледные десны и желтые зубы.
– Как есть оставят... надо ж кого-то... не может она голодною ходить.

– Ой, мамочки, - тоненький голосок прорезал тишину, добавляя нужное жути.

– А мне-то вас жалко... я-то свой век, почитай, отбыла... а там спросит Боженька, чего я хорошего сделала...
– голос стал плаксив. И говорила Калерия тоненько, причитаючи. Из глаз же поползли крупные слезы.
– А чего я могу? Старая, слабосильная... ничегошеньки, только упредить вас...

...в кабаке было людно.

Место сие, расположенное близ дворца было довольно-таки приличным, во всяком случае, здесь повывели клопов, да и мышей разогнали. Пол земляной укрыли звонкою сосновою доской, да и оконцами озаботились стеклянными.

И готовили пристойно, хотя и еду простую: хозяин здраво рассудил, что с царскими поварами ему не тягаться, да и предпочитает люд благородного рождения ресторации, народу же попроще милей еда обыкновенная, но сытная и хорошо сготовленная.

Парили репу с травами.

Жарили поросят и перепелов, начиняя их гречой и прочею крупой, закладывая для мягкости и сочности яблоки. Подавали пироги с требухою и зайчатиной. Не чурались ухи белорыбицевой, в которую, еще горячую, хозяин самолично выливал ядреный самогон.

Он и за порядком следил, благо, здоровье позволяло, да и норов его знали, как и то, что со стражею городской пребывал он в наилучших отношениях, а потому смутьяны предпочитали держаться в стороне.

Не нынешним вечером.

На парнишку, которого Кедр Войтютович сперва принял за студентика - эта братия предпочитала места иные, более дешевые и вольные - он внимания не обратил. Взглядом мазнул. Приметил, что место тот занял не самое лучшее, да и заказал бедно, ограничившись тем же взваром и пирогом. Велел подавальщице принести и студня. У самого сын в студиозусах, вечно голодный, вечно бедный, пусть и содержание батюшка ему изрядное выделил, но... молодость, она такая.

Студень студентик съел.

И взвар выпил.

Отер губы розовые девичьи ладонью и огляделся. А там уж сам подсел к купцам, которые в стукалку игрались. Кедр Войтютович еще тогда неладное почуял. Все ж люди серьезные, не вышло бы им беспокойства. Но купцы только спросили чего-то, а студентик возьми и вытащи бумажник, да препухленький, да набитый не бумагою резаной - находились и такие умельцы.

Ишь ты...

Не из бедных, а по виду не скажешь. Тулупчик старенький, давно и пообмялся, и повытерся, прирос к хозяину. Штаны с пузырями, а фрачок и вовсе с чужого плеча будто.

Никак игрок?

Знавал Кедр Войтютович таких, которые за азарту света белого не видывали. Но... его ли дело? Купцы, может, и отберут деньгу, но и в долг не поверят человечку чужому, а стало быть...

...пороли его мало.

Он отвлекся, сперва на кухню, где доходили бычьи ребра на огне открытом. После на конюшни заглянул, убедился, что господские кони обихожены. А то конюший новый, незнакомый, за ним пригляд и пригляд нужен. Прежний воровать овес повадился, за что и был бит головою о коновязь.

...в комнатах наверху тоже порядок присутствовал.

А потому в трактир Кедр Войтютович возвращался со спокойным сердце. И зря, как выяснилось. Вроде ж и отсутствовал он недолго, но...

– И в едином порыве избавимся мы от гнета тирании!
– студентик забрался на стол, на котором прежде игра шла. А народец, вроде ж приличного толку, вместо того, чтобы стащить охальника да выкинуть за порог, слушал.

Превнимательно так слушал.

– Ибо сказано, что каждый человек рождается свободным!
– голос его звенел, заполняя весь трактир, перекрывая и шорох пламени в камине, и скрип старого стула, на котором раскачивался почтенный Михтюков, купец первой гильдии, с которым Кедр Войтютович пребывал в отношениях наилучших, можно сказать, даже приятельских.
– И ограничение свободы этой - есть первейшее преступление против сути человеческой!

В голове загудело.

Кедр Войтютович мотнул головой, от этого мушиного звона избавляясь. Надо же... так гудело на проклятых пустошах, где его, еще улана обыкновенного, ветряной стеною приложило да и скинуло аккурат под копыта собственного жеребца. А тот, даром, что ученый на человека не наступать, прошелся... благо, шлем спас.

Правда, после сказали, что все одно контузило.

И списали с оною контузией.

Но Кедр Войтютович за это дело не больно переживал. Хватило. Навоевался.

– Смуту затеваешь?
– поинтересовался он негромко, впрочем, и этот его тихий голос заставлял людей сведущих смолкать. А вот паренек головенкой светлою тряхнул и сказал, руку выпроставши:

– Не смуту! Мы лишь ищем справедливости!

А купцы-то, купцы, людишки с характером, с норовом и разумом - иные в торговле надолго не задерживались - сидят и слушают, что завороженные.

– Какой?

– Править народом должен народ! Избранники его. От каждого сословия, чтобы блюлись интересы всех, - паренек пальцами шевелил и в глаза пялился, только от потуг его гудение в голове крепло, что Кедра Войтютовича изрядно раздражало.
– Единоличная власть опасна...

– Чем же?

Он ступал неспешно, крадучись, благо, тело помнило науку, которую постигать пришлось в лесах суровых. Там-то и научился ступать бесшумно, что рысь, и людей выслеживать, и скручивать их, а порой и глушить, ибо встречались и среди смутьянов одаренные.

– Тем, что на того, кто ею владеет, легко воздействовать. Вот взять хотя бы императора. Все уже знают, что слово его ничего не значит. Что всю силу забрала императрица. А она по сути своей нелюдь и...

...паренек и охнуть не успел, как смело его со стола, скрутило. И сила, еще недавно казавшаяся частью тела, вдруг исчезла, а само тело расколола боль.

Тыкал Кедр Войтютович легонько, не желая болтуна крепко покалечить - на это свои умельцы найдутся - однако за годы многие он усвоил одно: редко какой маг с переломанными пальцами чаровать способен. Паренек заскулил, завыл, ногами суча по полу. Кедр Войтютович вздохнул: эх, молоденький совсем... дурноватый... где только понахватался идеек подобных?

Он легонько тюкнул бедолажного о стол головушкою, а после, уже беспамятного, ремнем скрутил да самолично в погреб сволок. Пусть с ним дальше стража беседует, выясняет, откуда эта крамола недобитая вновь полезла. А у Кедра Войтютовича дел еще изрядно.