Лиса в курятнике

На сына, который к поступлению готовился, ибо случилось невероятное - проснулся в невзрачном с виду парнишке дар, пусть и не зело яркий, но... магов до того в семье не водилось, а потому Додиком гордились все. Софочка вот только переживала, как он будет, в том университете, там же и кормят плохо, и родителей пускают лишь по дням особым.

У сына было узкое лицо с длинным носом и тонкими губами. Темные волосы вились, и намека на лысину не выдавая, а глаза, черные, цепкие, глядели ласково. Он первым понял, что произошло неладное, книжку очередную отложил и поинтересовался:

– Разговор будет?

Он слегка картавил, невзирая на все усилия гувернера, нанятого исключительно порядку ради, ибо детей своих Софочка предпочитала воспитывать сама, полагая книжные премудрости не премудростями вовсе. Где это видано, чтоб ребеночка кормили пустою овсянкой и хлебом, маслом мазаным? Или вот голодным спать отправляли? Держали в холоде и излишней строгости?

– Будет, - вздохнул Соломон Вихстахович, но, невзирая на все дурное свое состояние, не решился супруге перечить. А та поднялась, отложив рукоделие, и велела:

– Стол накрывать пора. Не видите, батюшка голоден...

Она искренне полагала, что все тревоги происходят единственно от недоедания или же хворей желудочных, оное вызывающих. А потому при малейшем намеке на неприятности спешила накрывать стол.

Ужинали степенно, без спешки, которой Софочка не любила.

И удивительное дело, тревоги не то, чтобы вовсе отступили, скорее уж сделались куда менее тревожными. И мысли успокоились, и душа прекратила метаться. Оно-то, конечно, ничего хорошего не приключилось, но и плохого...

Уже потом, выпивши чаю с самолично испеченными кренделями - готовить Софочка умела и потому кухарка ее искренне недолюбливала, чувствуя, что тут обмануть не выйдет - Соломон Вихстахович пригласил в кабинету сына и супругу.

И уже там, усевшись в креслице, сказал:

– Возможно, нам придется уехать...

– Куда?
– поинтересовался Додик, расстегивая пуговки на жилете. Матушка следила, чтобы кушал мальчик сытно и много, ибо всякий знает: умственная работа утомляет изрядно.

– Не знаю пока... главное, чтоб отсюда.

– Из Арсинора?

– Из империи, - он и сам жилет расстегнул, отдавая должное умению Софочки домовничать. А ведь предупреждали его, что за здоровьем следить надобно, и диету блюсти, и вообще...

Додик нахмурился.

Софочка всплеснула пухлыми ручками. Вот ей полнота шла несказанно, сглаживала острые по девичьим годам черты лица, придавая должные уютность и степенность. И кружевные наряды лишь подчеркивали зрелую женскую прелесть.

– Так все серьезно?
– Додик почесал переносицу.
– Слухи до меня, конечно, доходили... но я, право слово, значения не придавал.

– Какие слухи?

Соломон Вихстахович вынужден был признать, что его многолетний опыт, равно как и умения, оказались бессильны. Откудова взялись эти в высшей степени престранные слухи? Почему вдруг зацепились за людские умы? Поползли, вытесняя все прочее, будоража дурное...

– Что царь околдован, царевич тоже, что скоро болезни пойдут на мир, а следом империю заселят змеелюды...

– Додик скривился, будто бы и говорить об этом ему было неприятно.
– Однако я полагал, что люди здравомыслящие подобному не поверят...

– Здравомыслящие, может, и не поверят, - Соломон Вихстахович положил руку на грудь. Бьется, окаянное, беспокойничает. И диету блюсти бы надобно, но как, чтоб Софочку не обидеть?
– Только сколько их, здравомыслящих...

Додик кивнул.

А Софочка замерла с платочком в руках.

– Мне тут предложили пропечатать несколько статеек, но... я отказался. Я себя уважаю. И что бы там ни говорили...
– гнев кольнул больное сердце иглою.
– Мы не разносим сплетни... не те, которые мне пытались сунуть...

...и предлагали ни много, ни мало, но пятьдесят тысяч золотом. В любой банк, на выбор Соломона Вихстаховича, на счет анонимный, либо же наличными, коль ему так спокойнее. И сумма была приличною, да только тем и смутила.

И еще чутье, позволившее уцелеть в погромах и в целом преуспеть, подсказывало, что связываться с оными людьми выйдет себе дороже.

Нет, Соломон Вихстахович, может, и трусоват, но зато дожил до седых волос.

Детей вот вырастил.

И на внуков посмотреть собирается.

– А потому, Софочка, поспешай... думаю, вам с девочками самое время на воды отправиться. На Лазурном берегу, конечно, дороговато... но приглядеться, домик снять, а там оно и видно будет.

Он вытер испарину.

– Нынешний продавать станем?
– уточнил Додик.

– Пока погодим.

Денег хватит на безбедную жизнь, даже если вовсе больше делом не заниматься, и на приданое дочерям Соломон Вихстахович отложил, и на иные надобности. Нет, бедность им не грозит, тем паче, что Софочка к состоянию относилась прерачительно.

– Тогда... если я в Сорбонну попробую?
– Додика волновал прежде всего вопрос учебы, ибо себя продолжателем отцовского дела он не видел, а Соломон Вихстахович, понимая сына, не неволил его.
– По деньгам оно не сильно дороже выйдет...

Софочка тихо вышла, оставив мужчин обсуждать пренеприятные нынешние дела. Ей предстояло объявить об отъезде девочкам. И сделать это следовало так, чтобы не ввести их в волнение. У Розочки поклонник образовался, девочка вполне заупрямится способна, младшенькие-то обрадуются, а ей...

...с другой стороны воды.

Заграница.

И отъезд ненадолго... сперва ненадолго, а там оно видно будет.

Вечером Соломон Вихстахович, плеснувши коньяку, который потреблял исключительно по особым случаям, перелистывал бумаги. Одни отправлялись в стол, другие - в огонь, благо, камин горел ровно, третьи уходили в папку, которую он вознамеревался забрать с собой. По-хорошему и их следовало бы сжечь, но...

...пригодятся. Как бы оно дальше не повернулось, а все одно пригодятся.