Лишь одна музыка
Шрифт:
Члену правления Общества любителей музыки в Вене было холодно, потом голодно, потом он заболел; он был слишком полон печали и спешки, чтобы быть счастливым. Спасибо тогда, мои дорогие сограждане, что пришли сюда, за ваше особое внимание к тому, что было просто работой над песней, мой единственный концерт тоже состоялся под этими сводами, и я уверен, были бы и другие, если бы мне было отпущено больше времени. Но не разбегайтесь, аплодируйте этим музыкантам, пейте свое игристое, добропорядочные бюргеры, и возвращайтесь, потому что после антракта вы услышите то, что я и сам был бы рад услышать вживую, воспроизведенное
После «Форели» раздаются аплодисменты. Аплодисменты и даже восторженные крики. Это в чопорной-то Вене! Может, студенты? Но где я сейчас?
— Майкл.
Я вздрагиваю от ее взволнованного, настойчивого голоса. Они стоят уже какое-то время. Я все еще сижу. Я встаю.
Теперь мы в коридоре. Я не могу вернуться.
Голос Джулии:
— Пирс, можешь взять его скрипку? Майкл, держись за мою руку. Мы должны выйти еще раз поклониться.
Скрипящие ступени, аплодисменты. Все улыбаются. Я не могу стоять прямо. Я поворачиваюсь и направляюсь к коридору. Один.
Ее рука обвивает мои плечи. Голос Пирса, испуганный, берущий руководство на себя.
— Я думаю, хватит. Он болен. Посадите его. Больше не выходите. Пусть аплодируют, это не важно... Что с тобой, Майкл? Что с тобой, черт возьми? Эллен, дай ему воды. Петра, это было прекрасно — браво! Послушайте, нам нужен кто-то из администрации, быстро. Куда подевался Вильдер? Сколько длится этот чертов антракт?
5.12
Я ничего не могу, кроме шепота:
— Туалет, Пирс... Билли.
— Я тебя провожу, — говорит Билли. — Давай, Майкл, держись за меня.
— Все будет хорошо через минуту. Извини, Билли.
— Не извиняйся. Просто глубоко дыши. Расслабься. У нас еще есть время. У Эллен осталось немного виски.
— Я не смогу выйти снова.
— Сможешь. Пойдешь. Не бойся.
— Я просто не могу.
Серые стены; серая плитка; на полу маленькие матовые серые плитки. Большой металлический квадрат на стене: я нагибаюсь, чтобы посмотреть на свое лицо. Я бледен, как сама смерть.
Голос Билли снаружи:
— Майкл, у нас мало времени. Пора выходить.
— Билли, пожалуйста.
— Никто не собирается тебя заставлять.
Он ведет меня в артистическую.
Пирс и Курт разговаривают с дежурным, который держит большую книгу в кожаном переплете, в которой мы должны расписаться. Еще у него в руке несколько конвертов.
— Was ist denn los, Herr Weigl, was ist denn los, Herr Tavistock?74
— Если вы не возражаете, герр Вильдер, это может подождать до конца концерта? Один из наших коллег, Майкл Холм, да, наша вторая скрипка, — и он играет в квинтете... Нет, такого раньше не случалось...
Но это случалось, случилось, будет случаться.
Суматоха: десяток людей. Кто-то, кого я не знаю; пожилая женщина, добрая, привыкшая к кризисам, кто-то высокопоставленный. Так много людей. Повторяется мое имя.
Я на стуле. Я обхватил голову руками. Джулия говорит со мной: слова утешения,
я знаю, но непонятные мне. Я смотрю на ее лицо.Герр Вильдер смотрит на часы.
— Wenn ich die Herrschaften bitten darf...75
Курт, похоже, охвачен паникой. Он кладет голову на изгиб своей виолончели. Билли, Пирс, Эллен...
— Bitte, meine Herren...76 — говорит герр Вильдер. — Пожалуйста, джентльмены, не могли бы вы... Мистер Холм... Мы уже немного запаздываем...
Кто-то кладет мне скрипку в руки. Что я должен с ней делать?
Джулия смотрит на стену, на одну из рукописей в рамке.
— Посмотри на это, Майкл.
Я смотрю. Я могу разобрать, что это песня Шуберта «Die Liebe»77.
— Давай это сыграем, — говорю я.
— Майкл, нет времени, — начинает она.
— Играйте, — говорит Билли, снимает ноты со стены и ставит их на пюпитр рояля.
Джулия начинает играть обе руки аккомпанемента, потом только левую руку и вокал. Коротко и без нежностей: неотложно, нелирично, возбужденно, неуверенно.
— Настройся, Майкл, быстро; встань здесь, это в твоем диапазоне, — говорит Билли.
Я мгновенно настраиваюсь; играю строку голоса. Никто нас не прерывает.
— Я думал, ты никогда больше ни с кем не будешь играть, — я говорю ей.
— Теперь иди на сцену, — говорит она, сжимая мне руку.
Я присоединяюсь к остальным в коридоре. Туман в голове на мгновение уступает место ужасу.
— Мои ноты, ноты, у меня нет нот.
— Они уже на пюпитре, — говорит Эллен бесцветным, усталым голосом.
Двери открываются. Спокойно, не торопясь, под приветственные аплодисменты, мы идем к полукругу пяти стульев на сцене.
5.13
Над нами меркнет свет во время квинтета, будто умирают клеточки жизни. В прозрачном потолке наверху серое становится тусклее, темнее. Последний проблеск гаснет вместе с медленным, серьезным трио. Благородное, задумчивое, печальное, оно помогает выносить действительность и весь страх того, что может произойти в ночи без солнца.
Эти руки движутся так, как те двигались по бумаге. Это сердце бьется и останавливается, как билось и останавливалось то. А это мои уши. Неужели он никогда не слышал это сыгранным, ни разу, никогда?
Любимый Шуберт, в твоем городе я брошен на произвол судьбы. Я поглощен прежней любовью; ее ростки, давно посаженные, почти усмиренные, опять набирают мощь. Нет мне надежды. Четыре тысячи ночей назад я отвернулся, и обратный путь зарос деревьями и ежевикой.
Меня гложет безысходная жалость. Я все и везде преувеличиваю.
Я уезжаю из одного города, растерявшего власть и музыку, в другой. Пусть поменяется мое состояние. Или позволь мне жить там, где надежда не только слово. Как я могу хотеть того, чего я никогда не достигну?
5.14
В восемь утра я вижу под дверью факс. Это из Венеции, от подруги Джулии. Она не предлагает нам остановиться у нее, но предоставляет в наше распоряжение маленькую квартиру. Я иду на вокзал и покупаю два билета. Когда возвращаюсь, я стучу в номер Пирса, но его нет. Эллен, однако, на месте. Прежде чем она может что-нибудь сказать про вчера, я говорю ей, что не полечу с ними в Венецию, а поеду на поезде.