Литературная рабыня: будни и праздники

– Вам знакомы наши края, да-а…

После этих слов я чувствую себя чуть ли не ее дальней родственницей. Ну, еще бы. С нами, с лицами кавказской национальности, всегда так.

Вечером, дома, я раскрыла первую тетрадку.

* * *

Айдан ее назвали потому, что родилась она глубокой ночью, когда белая круглая луна стояла прямо над вершиной горы Делидаг. Айдан – означает «с Луны». У девочки было круглое и белое, как лунный диск, личико, а сама она была совсем крохотная. Никто из соседей не думал, что Хумар, ее мать, доносит своего третьего ребенка, после того как она, отправившись за водой, поскользнулась на камнях возле горной речки, упала и потом неделю дома лежала с кровотечением.

Когда Хумар родила, никто из соседей не думал, что слабая малокровная Айдан выживет. Но она выжила. Тихая, маленькая и бессловесная.

Айдан долго не начинала говорить. Хумар все ждала, когда же ее первая после двух мальчиков дочка скажет хоть слово. И Демиру, своему неразговорчивому супругу, она, смеясь, говорила, что девочка пошла молчуньей в него. А Демир хмурился и ссаживал Айдан со своих крепких коленей.

Айдан росла смышленой и ласковой. Но прошло пять лет, а она все молчала. Правда, Хумар слышала, как дочка, сидя во дворе на корточках и наряжая куклу в бархатное платье, которое Хумар сшила из ветхого, давно отслужившего свое архалыга, или дома, по вечерам, разглядывая при свете керосиновой лампы узоры на старинном, чудом сохранившемся ковре своего прадеда Савалана, – что-то тихонько мурлычет себе под нос.

С другими детьми Айдан играла редко, потому что они обзывали ее немой, говорили, что она свой язык собакам выбросила, и, когда она принималась напевать им в ответ, бросали в нее камушки и убегали.

Братья же делали вид, что ничего не замечают. Им не нравилось быть братьями ущербной сестры, над которой все потешаются.

А потом Хумар перестала замечать дочку. Она родила одну за другой еще двух девочек, здоровых, и все внимание уделяла теперь им.

Жили они бедно. Хотя Хумар происходила из когда-то богатой и знатной семьи. Савалан, ее дед, был владельцем большой ковродельческой мастерской в Гяндже. В восемнадцатом году, когда сменилась власть, родственники Савалана подались в Иран в поисках лучшей доли. Но Савалан не захотел бросать налаженное дело. А когда его мастерскую национализировали, а его самого чуть не посадили, крепко пожалел о том своем решении.

Всю ночь он вместе с сыном Давудом сворачивал драгоценные ковры, которые сумел спрятать от «бандитов». Потом еще два дня думал, запершись в самой дальней комнате своего дома на берегу реки Гянджачай, а потом вышел и сказал, что семья будет уходить в горы.

И это был конец семьи.

Каждые два-три года, по мере наступления им на пятки новой власти, Савалан срывался с так и не обжитого места и уходил все выше, в горы, продавая по пути ковры и теряя домочадцев: сначала жену, потом старшую дочь. С сыном и последним ковром дошел он до Кельбаджар, а оттуда двинулся выше, потом еще выше, пока не осел в маленьком горном селенье, где Давуда женил и даже успел взять на руки дочь Давуда, Хумар. А спустя год, в марте, под самый Новруз, умер от разрыва сердца, когда мыл свой единственный уцелевший ковер.

Проучилась Айдан всего три начальных класса. Потом отец решил, что дома пользы от нее будет больше. Зачем ей, такой, время тратить попусту, ходить каждый день за несколько километров по узкой горной тропинке в соседнее селенье, обувь снашивать…

На все лето Демир уходил с отарой на альпийские луга, туда, где трава не была выжжена зноем. Айдан помогала матери по хозяйству, смотрела за младшими сестрами, пока та возилась в огороде. Если, конечно, можно было назвать огородом клочок натасканной с предгорий земли, любовно уложенной на каменистую бесплодную почву.

И весь тот огород размером был чуть больше Саваланова ковра, единственной дорогой вещи, сохранившейся в их доме.

Но больше всего Айдан любила, когда мать посылала ее в лес, собирать дикие груши, айву и алычу на зиму. Там, в лесу, она могла, не стесняясь, петь так, как ей хотелось, в полный голос и от души, потому что у деревьев всегда хватало терпенья выслушать ее.

Летними ночами, когда отец не мог помешать ей окриком, Айдан забиралась на плоскую крышу айвана и часами смотрела на Луну. Айдан так изучила все ее горы и равнины, хорошо различимые с высоты ее собственных гор, что уже готова была поверить: она действительно «упала с Луны». И откуда же еще, как не с одиноко скитающейся по небу Луны, могла явиться такая одинокая девочка.

Так было до тех пор, пока Айдан не исполнилось пятнадцать.

В то лето Демир встретил на выгоне своего давнего знакомого из нижнего селенья, такого же чабана. Юсифу недавно исполнилось сорок. В начале зимы у него умерла жена, и он остался один со своей старой больной матерью и двумя детьми: пятилетней дочкой и десятилетним сыном.

Там, на пастбищах, в одну из длинных черных ночей у костра, и сговорились Демир с Юсифом: Демир отдает Юсифу Айдан и старый ковер в придачу, а Юсиф отдает Демиру двух лучших баранов из своей отары и новую папаху.

* * *

День с самого начала пошел по какой-то своей колее. Только я отправила Ваньку в школу, как ни свет ни заря позвонил Томилин, сообщил, что заедет вечером. По голосу поняла: будет учить меня жить. Уже год Томилин разъезжает на серебристой, с умненькой мордочкой «Мазде», сменившей его допотопного, рассыпавшегося во время езды «жигуленка». Каждый раз он привозит вино и вкусности, но это не избавляет меня от необходимости варить ритуальную кастрюльку супа, потому что от фастфудовской пищи у Томилина стал побаливать желудок.

Готовить для себя Томилину по-прежнему некогда и лень, а дам, которые эпизодически скрашивают его мужской досуг, он на кухню не допускает, справедливо полагая, что это будет первой попыткой покушения на его свободу. Он так же привык к одиночеству, как и я.

Переварив сообщение Томилина о визите и прикинув, все ли ингредиенты наличествуют у меня для рассольника, я решила сделать себе настоящий, молотый кофе, в джезве, как полагается. Но отвлеклась на какую-то ерунду, кофе сбежал, и вся квартира наполнилась душераздирающим запахом пережженных кофейных зерен. Тем самым запахом, который доносится из открытых дверей кофеен на Проспекте. Я моментально впала в меланхолию. Но долго предаваться ей не смогла, потому что в начале десятого пришла Айдан, Ая.

Накануне, едва дочитав первую школьную тетрадку, я бросилась к начальству, уговаривать издать книжку. «Да, знаете ли, конечно риск, и, вероятно, на этом много не заработаешь, но „этно“ сейчас в моде, и там такая дивная интонация, и еще исламская тема, тоже в струю, да еще проблема миграции, так актуально…»

Я знаю, что нужно говорить в таких случаях, и говорю именно это. Мне важен результат. Кажется, соблазнила.

Я здорово надеялась, что все перечисленные аргументы «выстрелят», книжка пройдет успешно, и начальство не пожалеет, что поддалось на уговоры.

А если не «выстрелят»… И что? Пусть останется в мире эта красивая и печальная история. Потому что нет на свете ничего более красивого и печального, чем история человеческой жизни.

Ая вошла, оглядела мое жилище, всплеснула руками и простодушно пропела:

– Вы не лучше меня живете, да-а. А в таком хорошем месте работаете, не то что я – сестричкой в больнице…

– Аечка, а вы никак решили разжиться на вашей книжке?

Айдан, склонив головку в тяжелых косах, мысленно прокручивает мой вопрос, губами повторяет слово «разжиться», потом всплескивает руками: