Литературная рабыня: будни и праздники

…Томилин уже не сердится. Я подлизалась, сказав, что последняя его книжка вполне ничего себе. Он сыт и доволен. Внизу его ждет встреча с любимой машиной. Все как нельзя лучше.

Ванечка спит. Машу Томилину в окно. Мою посуду. А потом открываю вторую тетрадку. Что там дальше будет с моей Айдан?

* * *

Ночь в горах наступает мгновенно. Звездная, она падает на землю, как простреленная дробью чуха. Но эта ночь была совсем черной. Без луны и звезд. А может, это у Айдан просто в глазах потемнело, когда она, сидя на крыше айвана, услышала, как отец за ужином сказал матери, что решил отдать дочку замуж за вдовца, да еще и в другое селенье. Что ответила мать, Айдан не разобрала. А ее саму никто ни о чем не спросил.

Когда через неделю в их дом пришел Юсиф, Айдан испугалась еще больше: в дверную щелку она увидала, что ее будущий муж стар, темен лицом, и жилистые руки его похожи на голые древесные корни, обхватившие горный уступ.

Все было неправильно: какое же это сватовство, если приходят не сваты, а сразу жених собственной персоной? Но только на что она, убогая, могла надеяться?

Когда Юсиф ушел, Демир позвал дочь и накинул ей на плечи ярко-голубой шелковый платок, подарок жениха. А жене велел снимать со стены ковер. Хумар ничего не сказала, только зыркнула на мужа. А потом Айдан слышала, как мать, тайком глотая слезы, обозвала мужа «шайтаном». Значит, и Саваланова ковра не стоила Айдан.

Поскольку невеста была несовершеннолетней, то и до неблизкого селенья, где находился загс, не было нужды добираться. Хватило и местного старенького муллы. И пока он, пряча под набрякшими веками глаза, читал четвертую суру Корана, Айдан стояла, накрытая с головой белым атласным покрывалом, и перебирала дрожащими пальцами монетки на тонком серебряном пояске.

А потом Юсиф отвел ее в свой дом, одной из стен которому служила гора. А еще через месяц наступила зима.

Мужа своего Айдан боялась. Когда Юсиф входил, она поспешно вставала и закрывала лицо углом платка. Днем Айдан или возилась с маленькой дочерью Юсифа, или ухаживала за его больной матерью, которая дни напролет сидела на толстой циновке возле очага и смотрела в огонь. А еще она готовила еду, прибирала в доме и безропотно терпела мелкие пакости Юсифова сына, вернувшегося из школы.

Ночью, отодвигаясь вглубь топчана, приставленного одной стороной к горе, на которой теперь висел Саваланов ковер, Айдан лежала тихо-тихо, надеясь, что Юсиф забудет про нее. Но каждую ночь он ее находил своими твердыми, как грабовое дерево, руками и молча подминал под себя, а она закрывала глаза и прислушивалась, как ворочается и вздыхает за перегородкой его старая мать.

Когда Юсиф засыпал, Айдан осторожно отцепляла от себя его руки и прижималась всем телом к Саваланову ковру, чувствуя через него тяжелый, нескончаемый холод горы.

Муж объяснялся с Айдан жестами. Он, видно, забыл, что она только говорить хорошо не может, а слышит нормально. Петь же при нем, его детях и свекрови Айдан стеснялась. Так и вышло, что новая семья обрекла ее на полную немоту.

…Рожала Айдан душной ночью конца августа. Юсиф пас овец в горах, от его старухи-матери толку не было никакого, но две соседские женщины пришли ей на помощь. Старшая посмотрела на узкие, совсем детские бедра Айдан и только головой покачала.

А когда мученья стали совсем непереносимыми, Айдан постаралась забыть о своем теле. Потолок раздвинулся, она увидела высоко над собой сверкающий диск луны, взлетела и поняла, что возвращается домой.

Чудом она осталась жива. Мертворожденного ребенка, мальчика, соседки похоронили на местном кладбище, неподалеку от могилы Юсифовой жены. Вспоминая об этом ребенке, Айдан мысленно называла его Азад, что значило – свободный.

Айдан оправилась и снова принялась бесшумно сновать по дому. А потом снова наступила зима.

Однажды под утро Айдан проснулась и села на жестком топчане. Ей показалось, кто-то позвал ее по имени. На окраине селенья заходились лаем собаки. Наверно, учуяли шакала, а может, и рысь. Потом она вспомнила, что вчера муж говорил о медведе, уже которую ночь приходившем на северную окраину селенья.

Айдан покосилась на спящего мужа, зябко передернула плечами и огляделась. По всей комнате разливался белый, точно дневной, свет. Айдан осторожно соскользнула с топчана и босиком пробежала несколько шагов до окна.

Горы, покрытые выпавшим за ночь снегом, тихо сияли, а над ними, сияя совсем уж непереносимо, стояла полная, точно перелившаяся через край, луна.

…Утром Айдан показала мужу знаками, что хочет навестить родителей. Он только равнодушно кивнул и отправился в сарай, где у него хранились ружья: еще вчера он сговорился с соседскими мужчинами идти на медведя, пока тот не наделал бед.

Айдан вернулась в спальню, встала ногами на топчан, сняла с крючков, врезанных в гору, Саваланов ковер, свернула его, а потом открыла окно и осторожно вытолкала наружу…

…В том, что еще засветло Айдан не вернулась, ничего странного не было. Изредка она оставалась ночевать у родителей. Юсиф велел детям ложиться и сам отправился спать.

Юсиф раздевался, сидя на топчане, и вдруг словно что-то толкнуло его в спину. Он обернулся, увидел каменную стену, ту, на которой висел ковер, приданое Айдан, и все понял.

Саваланов ковер Айдан привязала к себе, закинув его за спину и обмотавшись кушаком.

В Кельбаджары она спустилась, когда солнце уже пряталось за горами. Однажды Айдан была в этом небольшом городке вместе с родителями, когда они ездили закупать серую муку на зиму. И теперь, жестами спросив у местных женщин, стоявших в очереди возле продуктового магазина, где автобусная станция, она двинулась вперед с решимостью человека, который сжег за собой все мосты.

Она попала на последний автобус до Мардакерта и успокоилась: теперь ее ни за что не догонят. Теперь она свободна. От Мардакерта еще несколько часов на другом автобусе, а там – Баку. Она это знает. Об этом соседки разговаривали, когда одна из них ездила на свадьбу дальней родственницы.

А вдруг окажется, что все это ей прислышалось, и нет никакого Мардакерта, и никакого Баку, и вообще ничего ниже этих гор, а потом предгорий – нет? Пустота, обрыв, настоящий край света. Айдан зажмурилась. Ее скудных сведений об окружающем мире не хватало, чтобы представить себе, куда она едет и что ее ожидает.

Денег на дорогу должно было хватить, ведь почти ничего из того, что подарили ей на свадьбу, она не потратила. А если надо будет, продаст ковер. В автобусе ковер она от себя отвязала и поставила, придерживая коленями и рукой. А в другой руке она сжимала полотняную сумку, где лежали несколько лепешек, сушеная алыча, метрика – единственный имевшийся у нее документ – и, главное, вырезка из прошлогодней газеты, одной из тех, которые с недельным опозданием достигали их горного селенья и которыми потом Юсиф растапливал железную печку. На маленьком клочке пожелтевшей бумаги, вырезанном старыми портняжными ножницами свекрови, сообщалось о наборе студентов в музыкальное училище при консерватории и ниже, совсем маленькими буквами, был указан адрес.