Литературный текст (Проблемы и методы исследования)

Когда Лаевский оправдывает себя, он примеряет на себя разные литературные маски: Онегин, Печорин, Базаров - и ставит себя в ряд литературных персонажей. Когда он судит себя, то сравнивает себя с Кирилиным и Ачмиановым, в конце повести для него становится ясным его родство с его непосредственным окружением.

Благодаря повторам разных типов в прозе Чехова возникает множество точек пересечения между персонажами, при этом между персонажами складываются самые разные отношения. Они могут быть устойчиво сближены друг с другом, они могут быть противопоставлены друг другу, они могут то сближаться, то противостоять. Чехов сближает персонажей, чтобы еще резче их противопоставить, и противопоставляет, чтобы их сблизить.

Е. К. СОЗИНА. МОТИВ ЗЕРКАЛА В ПРОЗЕ

И. БУНИНА. Рассказ "У истока дней"

г. Екатеринбург

В творчестве И. Бунина не так уж много постоянных мотивов, имеющих открыто символический характер и играющих структурообразующую роль в сюжетике и архитектонике произведений. К их числу может быть отнесен мотив (символ) зеркала. Это связано не столько с частотностью зеркальной "семы" в прозе писателя (о чем речь пойдет ниже), сколько с тематической насыщенностью данного мотива в раннем рассказе Бунина "У истока дней", благодаря чему он и прочитывается нами как мотив- инвариант, репрезентативный для всех остальных случаев функционирования "зеркала" у Бунина и выражающий глубинную суть его творческой позиции в жизни. Задача нашей статьи - выяснить содержательную наполненность образа зеркала в произведении Бунина, его связи с художественным целым рассказа, а также рассмотреть модификации этого мотива-символа в других прозаических произведениях писателя.

Весьма показательно, что рассказ "У истока дней", написанный Буниным в 1907 г , в 1929-м подвергся переработке и был напечатан уже под названием "Зеркало", с подзаголовком "Из давних набросков "Жизни Арсеньева". Это позволяет говорить как о центральной, своего рода актантной роли зеркала в произведении, так и о внутренней связи его с одной из главных тем книги Бунина "Жизнь Арсеньева" - темой поиска и воссоздания человеком некоей постоянной духовной сущности жизни, восприятие и переживание которой определяют также специфику лирического героя писателя1. В свою очередь, основной темой - в том значении, которое придают этому понятию А. Жолковский и Ю. Щеглов2, - рассказа "У истока дней" выступает акт формирования этой уникальной, сугубо бунинской воспринимающей способности сознания, раскрывающейся затем на протяжении всей книги и всей жизни автора и отличающейся "неслиянным и нераздельным" соприсутствием в ней человека и мира, жизни и смерти, телесно-физического и духовно-ментального планов бытия. Функции реализатора темы и берет на себя зеркало, участвующее в рассказе в качестве агента предметного мира действительности и заданного этой же действительностью символического мотива, расшифровкой которого занимается главный герой, он же - автор-повествователь.

Прежде всего, зеркальный фокус восприятия организует повествовательное пространство рассказа3. Рассказ открывается процессом погружения повествователя в себя, в недра своей памяти. В необъятном и потому неясном (туманном) пространстве прошедшего последовательно высвечивается образ одного деревенского дома далеким теперь августовским днем, одной из его комнат, "старинного (59) туалета красного дерева" стоящего в простенке комнаты, а возле него - ребенка "трёх или четырех лет"4. Предметно-ассоциативными признаками зеркала обладает здесь память повествователя, а воспоминание сродни целенаправленному взгляду, благодаря которому мы и получаем из неоформленной, фоновой слитности среды целостный и отдельный, визуализированный образ гештальт. От широкого пространства поля смотрения к точке взгляда и образу по такой траектории видим мы себя в зеркале5, и именно так видит себя ребенком бунинский повествователь в прошлом.

Зеркальную тематику маркируют и "туман прошлого" (словно зеркало, потемневшее со временем, расчищается от центра сознательно волевым усилием вспоминающею субъекта), и пространственная диспозиция образа воспоминания комната - окно - еще "два других" - простенок - туалет и т. д.
– аналоги деревянной рамы зеркала (тем более, что и дом бревенчатый, и рама окна, очевидно, из дерева - других у нас просто не бывает, и туалет "красного дерева"). Значимость воскрешенного образа прошлого подчеркивается светом солнца, сменяющим неясный туман "просто" прошедшего. А в момент, когда повествователь видит "ребенка", "солнечный свет косо падает из окна", подобно тому, как "между колонками туалета" наклонно к стене висит зеркало, чуть позже, когда "ребенок" откроет для себя зеркало, ему покажется странным "комната в зеркале падает, валится на меня"(подчеркнуто нами - Е. С., 2, с. 266).

На акцентировку зеркального образа "работает" и субъектная структура повествования В первой главке рассказа "я" повествователя формально отделено от "ребенка", который выступает для повествователя сначала лишь объектом восприятия и наблюдения (хотя содержательно, по смыслу передаваемых картин жизни и внутреннего ощущения этого "ребенка", повествователь уже "вливается" в его детскую точку зрения). С началом второй главки происходит как бы полный переход повествователя на точку зрения своего героя-ребенка, а поскольку полностью перейти на нее взрослому человеку уже невозможно, то их слияние. Рубежную функцию выполняет здесь опять же зеркало: "Нечаянно взгляд ребенка падает в эту минуту на зеркало. И в новой главке: "Я хорошо помню, как поразило оно меня" (подчеркнуто нами - Е. С., 2, с. 265).

Это характерное для Бунина субъектно-объектное слияние в выражении авторской позиции в тексте и в самом повествовании определяется Ю. Мальцевым как ведущий признак феноменологического письма6. Но в данном случае для нас существенно, что сливание разных точек зрения, разных "я" выполняет роль своего рода предпозиции по отношению к последующему "отказному движению"7 сознания героя, когда благодаря зеркалу он "разделился на воспринимающего и сознающего" (2, с.266). Разведенные через зеркало "воспринимающий и сознающий это ребенок и взрослый повествователь первой главки рассказа. Так через субъектно-(60)повествовательный план манифестируется ситуация "человека у зеркала", центральная для сюжетики произведения Бунина.

Исходя из сказанного, можно заметить, что сюжетное пространство рассказа четко делится на две части до и после встречи с зеркалом. Сама же кульминационная встреча оказывается внутренне протяженной (формально она занимает 2, 3 и 8-ю главки), да и о ее последействии приходится говорить чисто условно, ибо взрослый повествователь Бунина в своей уже недетской жизни встречается вновь и вновь, о чем кратко говорится в последней главке. На фабульном уровне мотив зеркального узнавания архетипически прочитывается нами как инициация героя. Ту же сюжетную функцию несет и происходящая в рассказе чуть позже (с конца 3-й главки по 7-ю) встреча героя со смертью сестренки, оборачивающаяся его первым столкновением со смертью вообще. Как бы сжимая повествовательный "промежуток" в единую "точку глаза", мотив зеркального узнавания (ментальной и психологической инициации) совмещается с мотивом узнавания смерти (собственно событийной инициации), и сложение этих двух сюжетных мотивов происходит благодаря объединяющей роли зеркальной символики.

В окончательном тексте "Жизни Арсеньева" также есть рассказ героя о встрече с зеркалом. Он весьма невелик по объему и комментируется повествователем как вступление в "жизнь сознательную": "Помню однажды, вбежав в спальню матери, я вдруг увидел себя в небольшое трюмо и на минуту запнулся. Много раз, конечно, видел я себя в зеркале и раньше и не запоминал этого, не обращал на это внимания. Почему же обратил теперь? Очевидно, потому, что был удивлен и даже слегка испуган той переменой, которая с каких-то пор, - может быть, за одно лето, как это часто бывает, - произошла во мне и которую я наконец внезапно открыл <...> внезапно увидал, одним словом, что я уже не ребенок, смутно почувствовал, что в жизни моей наступил какой-то перелом и, может быть к худшему "(2, с. 26). Зеркало влечет за собой и "первую тяжелую болезнь" повествователя, и две смерти сестры и бабушки. Именно эта, казалось бы, нечаянно образовавшаяся связь подробно освещается в рассказе, сам же переход в "жизнь сознательную" трактуется здесь не столько гносеологически - в плане индивидуального познания-узнавания, сколько онтологически - с позиции произошедших в эти мгновения ощутимых сдвигов в бытии героя и в окружающем его мире (что и позволило нам выше интерпретировать зеркальное узнавание как инициацию героя). Однако сами изменения в сфере бытия, случившиеся тогда, представляются повествователю "сегодня" (т. е. в его взрослой жизни периода написания рассказа) как события онейрической реальности сновидений. Своеобразным пусковым механизмом, "включившим" процесс сновидений, а точнее, открывшим его сознанию героя, становится зеркало: "С него (зеркала -Е. С.) начинаются смутные, не связанные друг с другом (61) воспоминания моего младенчества. Точно в сновидениях живу я в них" (2, с. 265). Вновь мы наблюдаем осуществляющуюся перед зеркалом фокусировку воспоминания-взгляда: "И вот оно, первое сновидение у истока дней моих"(2, с.265). Локус, наконец, найден, восприятие концентрируется в единый поток.

"Ранее нет ничего, пустота, несуществование" (2, с.265), - говорит герой-повествователь. "За начало бытия" он принимает тот августовский послеобеденный час, когда впервые увидел себя в зеркале. Таким образом, встреча с зеркалом знаменует некую сакральную точку рождения мира (и самого себя, ибо это у Бунина вещи взаимосвязанные и почти тождественные) из неясного тумана смутной недифференцированности первоначального хаоса. Среди хаоса в древних космологиях появлялся остров - так созидался мир. У Бунина в тумане младенчества начинает просвечивать также своего рода "остров" сознания, а вместе с ним та предметная реальность, от которой он ребенком не отделял себя.

Повествователь сообщает: "Я видел его и ранее Видел и отражения в нем. Но изумило оно меня только теперь, когда мои восприятия вдруг озарились первым проблеском сознания, когда я разделился на воспринимающего и сознающего И все окружающее меня внезапно изменилось, ожило - приобрело свой собственный лик, полный непонятного" (2, с.266). Акт сознавания сопровождается удвоением себя и мира: "Нас было двое, удивленно смотревших друг на друга" (2, с.266). В феноменологической логике осознавание естественно предстает как своеобразное удвоение мыслью наших чувств, восприятий, переживаний и внутренних слов-мыслей "Сознание - это прежде всего сознание иного, - писал М. Мамардашвили.
– Но не в том смысле, что мы сознаем, видим другой предмет, а в том смысле, что человек остранен от привычного ему, обыденного мира, в котором находится. <...> Назовем это условно обостренным чувством сознания. Оно связано в то же время с какой-то иномирной ностальгией"8. "Иномирность" происходящего перед зеркалом подчеркивается всем тоном рассказа Бунина, царящей в нем атмосферой чудесного, запретного и непонятного разуму, а ностальгия движет прицельным вглядыванием писателя в свое прошедшее, в онейрическую жизнь сновидений .