Ливонская война

— Взбирался горе и напьщевал [68] , что, коль литвин позасел? Да с пищалями?!

— Пошто ж взбирался? — с издёвкой бросил через плечо Иван.

— Тя выручать, государь, — легонько вздохнул Левкий.

Плечи Ивана затряслись — мелко-мелко, как от озноба, и что-то забухало в нём внутри. Он задрал голову и захрипел, душимый хохотом.

На косогор на взмыленном жеребце выскочил Токмаков. Иван не видел его — он выл и стонал, раздираемый хохотом, ноги его подкашивались, он качался, как пьяный, и казалось, вот-вот опрокинется на спину. Левкий даже руки растопырил, готовясь поддержать его.

68

Напьщевать — думать, предполагать.

Токмаков сполз с коня, приблизился к Ивану, осторожно позвал:

— Государь!..

Иван не слышал его и не видел: глаза его были сощурены и залиты слезами, щёки мокры… Он вздыхал и постанывал — совсем изнеможённый и обессиленный. За его спиной закатывал глаза и тихонько повизгивал Левкий.

— Поп!.. Люблю тебя! Дай поцелую!

Левкий подставил свой гладкий, как береста, лоб, Иван чмокнул его, утёр ладонью мокрые щёки, скосился на Токмакова:

— Кто торил здесь дорогу?

— На сих вёрстах, государь, Шаховский торил. От Невеля до того озерца, где привалом стояли, — его доля. Ладно проторил.

— Ладно? — искривил губы Иван. — Сей косогор в триста сажень — також ладно?

— Косогор — не ладно, государь…

— Ах, Шаховский! — скрипнул зубами Иван. — Ярославский последыш! Намеренно путь направил сюда… Дабы войску тягостей приумножить! Тяжёлый наряд и в десять пар не вытянуть. Самого впрягу, пса!

— И за ту деревеньку спалённую взыщи с него, — подтравил его Левкий. — Како таче смерды добро своё палят да из-под носа его бегут невесть камо?!

— Молчи, поп!

— Душа вопиет, государь!

— Свой наряд подымешь припряжкой, — сказал Иван Токмакову, — а придём в Невель, отправишься новый путь торить. В обход косогора.

2

За косогором, версты через две, у перелеска, завиднелось сельцо.

— Гляди, цесарь!.. И тут всё покинуто. — Федька указал на мёртвое, занесённое снегом село. — Однако не палёное! Буде, есть хоть единая душа? Послать разведать?

Иван не ответил, но Федька и не ждал его ответа.

— Васька! — крикнул он Грязному. — Направь татар! Пусть разведают! Сыщут кого, чтоб сюда тащили!

Татары врезались в снежную целину, понеслись в туче белой пыли. Сам Симеон поскакал с ними. Видать, занудился царёк от медленной езды или продрог, вот и пустился в скачку, чтоб разогреть кровь.

— Васька! — позвал из своих саней Левкий. — Откажи государю: на мысли вельми важной стою. Жажду передать ему…

Васька догнал царские сани, передал Ивану:

— Святой отец на мысли важной стоит. Жаждет поведать тебе.

— Пусть в гузно засунет её!

Васька вернулся к Левкию, сдерживая смех, передал слова царя.

— Господи! — перекрестился Левкий. — Прости его душу грешную. Еда леть [69] мысль в гузно засунуть? Како ж бо из главы её выймешь?!

Васька сверкнул глазами и поскакал к Ивану. Затейность эта пришлась ему по душе.

— Государь! — склонившись с седла, заглянул он под козырь Ивановых саней. — Святой отец удручается… Нельзя, речёт, в гузно мысль засунуть, бо из главы её не выймешь!

69

Еда леть — разве можно.

— Тогда пусть разом с головой засунет.

— Поди прочь! Прочь! — задёргал головой Левкий, увидев вновь приближающегося к нему Ваську. — Ишь, очёса разверз! Крест святой на мне, а ты скалишься на мя, ахи язычник! Отринь свою скоромную харю.

— Отрину, дык не вызнаешь царского слова.

— Отринь харю и глаголь!

— Так мне не сручно.

— Глаголь — прокляну!

— Не по-божески, святой отец!

— Уж-ста ведаешь ты, аки по-божески?! Аз у Бога посредник, ты бо еси овца. Глаголь, тварь словесная!

— Так изрёк государь: чтоб ты мысль свою с головой разом в гузно засунул.

— Истинно Соломоново речение! — облизнулся Левкий. — Остромысл государь наш! Кинь скабрезиться, харя бурзамецкая, — цыкнул он на Ваську. — Мысль моя важная, попритаю ея до поры. Не пустоши ради уши государю донимаю.

Вернулись татары. Сельцо оказалось пустым.

Иван откинулся в глубь саней, подтянул к самому носу покрывавшую его шубу, злобно засопел.

Федька зыркнул на него через плечо, осторожно сказал:

— Неужто к литвинам переметнулись?

— Возьму Полоцк, всех пригоню сюда и до единого на вереях перевешаю!

— Шаховский попустил! — уже посмелей сказал Федька. — Неужто не донёс он тебе о побежках? Не вчера ж поуметнулись?

— Донёс… Коли вызнал, что на Полоцк пойду. А то крыл… Мнил, не станется мне уведать. На руку ему, израднику, запустелая волость. С Курбским от Радзивилла с пятнадцатью тысячами не отбились!.. Невель не уберегли… Оттого и смерд бежит! Ему, поганому, за живот свой страшно!

— От страху ли токмо смерд бегает? — с ехидцей спросил Федька и напряг спину, словно ждал удара. — Латыш к нам бежал из-под немца не от страху.

Иван шевельнулся… Федька замер, наежил плечи.

— Ну-ну, надоумь, — вяло сказал Иван.

Федька почуял за ленивым выговором царя опасное притворство, но сдерживать себя не стал: хотелось ему выговориться, чтоб показать ему, что и он кое-что смыслит в этом деле. Пренебрежение Ивана его умом больше всего задевало Федьку. Лютой ненавистью ненавидел он любого советчика, к которому хоть мало-мальски прислушивался Иван. К нему Иван никогда не прислушивался. Он измывался над ним, вымещал на нём злобу, высмеивал, унижал, он принимал от него угодничество и лесть, терпел его строптивость и дерзость, но не принимал и не терпел его советов.

— От поборов и лиха бежал к нам латыш!

— От лиха не убежишь, — быстро сказал Иван, словно заранее знал, что скажет Федька, и заранее приготовил ответ. — Мнишь, Жигимонт от своей трапезы бутызкой [70] кормить перемётчиков станет? Кафтан сымет и им отдаст? Глуп ты, Басман! Поганый смерд разумней тебя. Смерд знает накрепко, что от поборов и лиха не уйти. В сих пределах никому райская жизнь не уготована. Лишь за живот свой дрожит смерд и бежит из-под нас через то, что нет ему под нами защиты. Радзивилл наступит — побьёт, Жигимонт наступит — побьёт!.. А воеводы мои им в том и помехи не чинят.

70

Бутызка — большая деревянная ложка.