Ливонская война

Царские сани медленно приближались. Воеводы спешились, пошли навстречу: Шаховский первым, в шаге от него — Токмаков, за ними остальные невельские воеводы и тысяцкие.

Шаховский дождался, пока Иван вылез из саней, низко поклонился, вместе с ним поклонились и воеводы.

— Здравствуй, государь!

Иван не ответил. Медленно подошёл к Шаховскому, медленно взвёл на него глаза. Лицо его побледнело, в уголках губ забилась сдерживаемая ярость. У Шаховского вздрогнули веки, по горлу медленно, вверх, прополз острый кадык и спрятался под его короткой бородкой.

Иван сделал шаг в сторону, словно собирался обойти Шаховского, и вдруг резко, чуть не в самое ухо, шепнул ему:

— Иуда!

Веки у Шаховского вздрогнули ещё сильней, брови напряжённо сбежались к переносью, силясь унять эту дрожь.

— За что, государь?

— За что?! — отскочил Иван, будто получил удар. — Волость пуста! Деревни брошены! Где смерд?

— Бежит смерд, государь… Грамоту я тебе в Луки досылал.

— Бежит? — зашипел Иван, схватил Шаховского за бороду и потащил к саням.

Стоявший около саней старик в ужасе повалился на колени. Иван яростно схватил его за ворот, вздёрнул на ноги.

— Зри, старик! Се тот?

К саням шустро, вприпрыжку, поддёрнув по-бабьи рясу, подскочил Левкий. Старик увидел его, напугался ещё больше.

— С тобой Бог, сын мой, — сказал ему ободряюще Левкий.

— Пошёл вон, поп! — рыкнул Иван и снова встряхнул старика. — Се тот?.. Тот, что спалил деревню?

— Доспех иной… — пролепетал старик и снова подкосил ноги. Но Иван крепко держал его за ворот — не дал ему упасть на колени. — Тот… — с трудом выглотил из себя старик и, продохнув, посмелей добавил: — Истинный Бог, тот!

— Наветит смерд! — презрительно бросил Шаховский.

— Как перед Господом, государь-батюшка!.. Крест на себя кладу!

— Верю тебе, старик.

— Ты веришь смерду, государь, — с возмущением сказал Шаховский, — и не веришь мне — князю, Рюриковичу! В наших жилах…

— В твоих жилах кровь Иуды! — криком перебил его Иван. — Ты согнал смерда с земли, ты пожёг деревни! Чтоб волость запустить!.. Чтоб досаду и вред учинить мне! Ты скверней Иуды! — Иван снова схватил Шаховского за бороду и подтянул его голову к своему лицу. — Тот человека предал — ты землю отчую предаёшь! Землю отчую — не меня! — Пальцы Ивана затягивали бороду Шаховского в ладонь, она трещала, как хворост в огне, а Иван сжимал, сжимал пальцы… Шаховский побагровел, из напряжённых глаз выступили слёзы. Иван отдёрнул руку, брезгливо стряхнул с пальцев клок волос. — Небось клясться учнёшь? Тебе — и Богу израдить не тяжко. Рука не дрогнет крест наложить… Ну, восстань, ежели чист и невинен! Бога в свидетели призови! Положи крест! Положи! И пусть грянет гром с неба!

Бледнота на лице Шаховского сгустилась до желтизны.

— Божья кара страшней царской, сын мой! — сказал ему Левкий. — Паче земная страсть [77] , неже вечная мука в аду. Ежели винен — скорись, и Бог простит тя!

— Винен, — тихо сказал Шаховский и обмирающим взглядом глянул на Ивана.

— Не простит ему Бог! — вскрикнул Иван. — Не простит! Кто царю противится, тот Богу противится! Взять его! Федька! Васька!

Федька и Васька подскочили к Шаховскому, заломили ему руки. Царевич Ибак снял с седла аркан, кинул им.

77

Страсть — здесь: страдание, мука.

Шаховский не сопротивлялся, только глухо просил:

— Прости, государь… Сам я повинился… В монастырь уйду, схиму [78] приму…

— В монастырь?! — хихикнул Иван. — Схиму примешь?! — Его ощеренное лицо вплотную приткнулось к лицу Шаховского — казалось, он вот-вот вцепится в него зубами. — Праведником возмнил стать? — Иван вдруг резко обернулся, схватил стоявшего сзади него Левкия за руку, притянул к себе: — Возглаголь, святой отец, схимники — ангелы?

78

Схима — самый строгий устав в монашестве.

— Ангелы, государь!

— Место им на небе?

— Истинно так, государь, — на небесех!

— Господь Бог, верно, не простит нам, святой отец, ежели мы ангела на земле держать станем?

— Не простит, государь! На небо его…

— Басман! — вскрикнул затейно Иван. — Возьми-ка у пушкарей бочонок пороху! Да поживей!

Федька пустился бегом к пушкарям, а Иван снова ткнулся лицом в лицо Шаховского, с издёвкой спросил:

— Обедню нынче стоял, Рюрикович? Буде, в колокола ударить?

— Что вздумал ты, государь? — задрожал Шаховский. — Не бери на душу греха! Христом-Богом молю тебя! Винен я пред тобой, винен… День и ночь буду грех свой отмаливать.

— Молчи, собака! Знаю я ваши молитвы! С Курбским небось, с родичем своим, сговорились на противу?! Тот тоже притаил камень за пазухой! Он тебя подбивал назло, ответствуй?

— Сам я грех взял…

— Врёшь, собака! Все вы единой ниткой пронизаны, как бисер!

От пушкарей Федька проворно катил бочонок. Кто-то вызвался ему помогать, и вдвоём они быстро подкатили его к Ивану. Тот недобро глянул на Федькиного помощника, свирепо двинул челюстью.

— Подсобить вызвался, — поспешил выручить то ли себя, то ли своего помощника Федька.

— Кто таков?

— Нарядного головы Еремея Пойлова соцкий Малюта Скуратов, государь.

— Харя у тебя — волчья, соцкий! Хочешь мне послужить?

— Повели, государь!

— С зельем управляться можешь? Бочку сию выпалишь?

— Повели, государь!

— Вяжи его к бочке, — кивнул Иван на Шаховского.

Малюта сгрёб Шаховского, бросил на бочку, будто ворох тряпья, и стал оплетать верёвкой. Федька стоял рядом, смотрел, как ловко управляется Малюта, и у него сосало под ложечкой.

— Государь, помилуй! — дёрнулся Шаховский. — Христом-Богом молю тебя! Государь! Государь!

Стоявший неподалёку Токмаков тихо сказал Шаховскому:

— Умри достойно, князь. Пошто вопишь, власно холоп.

— Благодать те, боярин, — всхрипел Малюта, затягивая потуже верёвку, — прям в рай угодишь.

У Федьки потемнело в глазах. Он почувствовал, что вот-вот упадёт. Тогда он наклонился над Шаховским и стал помогать Малюте.

— Что руки-то трясутся? — гуднул Малюта в самое ухо Федьке.

Федька отдёрнул руки, затравленно посмотрел на Малюту — тот с презрением, густо плюнул.

Шаховский утих, только глаза его с жадным отчаяньем смотрели в сине-жёлтую марь неба и губы еле видно шевелились в последней молитве.

Левкий склонился над ним, кротко, с печалью вымолвил:

— Бог ждёт тя, сын мой… Почудимся, братие, человеколюбию Бога нашего.

— Исповедуй, святой отец, очисть душу.

— Всевышний сам допытает тя, сын мой.

— Царь, ирод! — вдруг простонал Шаховский. — Бог не простит тебе! Не простит! Будь проклят, ирод!