Ливонская война

Но царь не слышал его проклятий. Он отъехал далеко в сторону, под самую стену, вместе с ним отъехали и все остальные. Казачья сотня на рысях ушла перенять и остановить приближающуюся к городу посоху. Уехал с Левкием Федька Басманов. С Шаховским остался один Малюта.

— Погоди ещё… — тихо попросил Шаховский. — Ещё малость… Пусть солнце из-за облака выйдет.

Малюта посмотрел на небо, озабоченно сказал:

— Надолго застилось. Пошто втуне коснеть, царя гневить? Перед смертью не надышишься, боярин.

— Крест с меня сыми, — сказал Шаховский. — С крестом не казни… Себе возьми… Чтоб помнил про меня… Тебе прощаю, холоп ты…

— Мне Бог простит, боярин!

Малюта вынул из бочонка пробку, наскрёб пальцем на ладонь пороху, стал набивать им пеньковый фитиль. Фитиль был короток, в две пяди. Малюта набил его порохом, один конец заткнул трутом, другой, открытый, вставил в скважню бочонка. Быстро высек огонь — трут задымился…

— Теперя недолго, — сказал он Шаховскому и резво побежал по дороге.

Громыхнул оглушительный взрыв, и чёрный дым и туча взметнувшегося снега застлали поле, дорогу, небо… Лица воевод, стоявших рядом с Иваном под крепостной стеной, стали ещё безжизненней, как будто колыхнувшийся от взрыва на колокольне колокол прогудел на их собственной тризне.

4

В Невеле Иван задержался на два дня: ожидал подхода остальных полков, готовил к набегу на литовские земли татарские и черкесские полки, во время долгих объездов по городу наставлял остающегося в нём воеводствовать — вместо казнённого Шаховского — Токмакова, где и что восстанавливать или спешно строить наново, чтобы к весне сделать крепость неприступной и надёжно закрыть ею рубеж.

На всём литовском порубежье Невель был самой маленькой и самой слабой крепостью, и тем не менее Иван боялся потерять её: в случае взятия Невеля литовским войскам открывался прямой путь на Великие Луки, которые теперь, в начатой им войне против Литвы, приобретали ещё большее значение. Великие Луки стояли в центре Западного Придвинья, где сходились границы Литвы и Ливонии, и Иван мог воевать против них обеих одновременно, держа войско в одном месте, что было очень выгодно и важно для успешных военных действий. К тому же у Литвы в Придвинье, кроме Полоцка и пограничной крепости Езерище, не было больших городов, не было их и за Двиной, и если литовским войскам за Невелем открывался прямой путь на Великие Луки, то точно так же и русским войскам за Полоцком открывался беспрепятственный путь на Вильно.

Падение Полоцка неизбежно вынудило бы Литву просить мира у Москвы и пойти при этом на большие уступки. Захватом Полоцка Иван рассчитывал заставить Литву и Польшу отказаться от борьбы за Ливонию, значительная часть которой уже была в его руках и которую он мог бы сохранить за собой, заключив с ними вечный мир. Такой мир был возможен, но Иван не желал его, и не потому только, что не хотел делить с Сигизмундом Ливонии, но и потому ещё, что за Литвой и Польшей оставалось много исконно русских городов и земель: Киев, Гомель, Волынская земля, Витебск, Полоцк, которые Иван мечтал непременно отвоевать и присоединить к Руси. «Ежели вечный мир заключить, то впредь уже через крестное целование вотчин своих старинных искать нельзя, понеже крестного целования никак нигде порушить не хочу!» — говорил он всегда боярам, наставляя их, как вести переговоры с литовскими и польскими послами.

Но эти мечты Ивана пока что были только мечтами, осуществление которых он откладывал на более поздние времена. Отвоевать старинные вотчины было нелегко: Польша и Литва были сильны, у них были гавани на море, они торговали со всей Европой, а Русь была отгорожена ими от моря и заперта, как в тупике, выйти из которого можно было, только сломав запор. И Иван взламывал его! Он не хотел делить с Сигизмундом Ливонии, сохранив за собой ранее завоёванные земли и города, потому что ему, в отличие от Сигизмунда, не нужны были ни богатые, хорошо укреплённые замки и крепости Ливонии, ни подати, которые он мог бы собирать с её земель, ему нужны были ливонские гавани на море, которых не было у Руси и которые он ещё не успел отвоевать у Ливонии. Через эти гавани надеялся он прорваться в ту заманчивую и таинственную Европу, которая с самой юности, с первых услышанных о ней рассказов потрясала его грандиозностью всего того, что заключала она в себе. Византия, Рим, цесари, императоры, всё величие и могущество, всё, что распаляло его страсть и зависть, было в Европе. Присоединиться ко всему этому, почувствовать это величие и могущество в себе, стать одним из тех, кто повелевает миром, — вот чем жила его душа и что помимо прочего заставляло его с самой юности изнурять Русь беспрестанными войнами. В пятнадцать лет он уже слал полки под Казань, а в девятнадцать сам пошёл туда. В двадцать два разгромил Казань, а в двадцать пять принудил к позорному миру Швецию. Король её, Густав Ваза, прислал к нему челобитную грамоту! «Мы, Густав, божиею милостью свейский, готский и вендский король, челом бью твоему велеможнейшеству князю, государю Ивану Васильевичу, о твоей милости, великий князь и царь всея Русский земли».

К двадцати шести он окончательно покорил и усмирил Казанское ханство и утвердил за собой всю Волгу вместе с Астраханским ханством, а в двадцать восемь пошёл воевать Ливонию и завоевал бы, не вступись за неё сразу четыре государства: Дания, Швеция и Литва с Польшей. Теперь он шёл на Полоцк — против Литвы и Польши. Этот поход должен был многое решить для него. Те незначительные военные действия, которые велись летом в районе Орши, Шклова и Мстиславля, не могли ему дать никаких преимуществ в начатой против них войне. Только Полоцк давал ему преимущество, и он во что бы то ни стало стремился добыть его.

Подготовленный втайне поход, втайне даже от собственной думы, должен был принести ему успех. Ни польский король, ни литовский гетман не могли ожидать в такое время сильного удара русских войск. Тяжёлая, ненастная зима и ожидание татарского нашествия, для отражения которого Москва вынуждена была держать большую часть своих войск на южных рубежах, должны были помешать Ивану выступить против Литвы. И хотя Сигизмунду не удалось уговорить Девлет-Гирея пойти на Москву, в Литве и Польше не очень беспокоились: ненастная зима, внутренние неурядицы и упорное сопротивление боярства всем царским походам на запад, о котором хорошо были осведомлены и в Литве, и в Польше, вселяли в литовских воевод уверенность, что раньше лета русские войска не появятся на их границах.

5

Прибыв в Невель, от которого до Полоцка оставалось не больше четырёх дней пути, Иван уже не таился: за четыре дня в Литве не могли собрать большое войско для отражения русского нападения, и потому, как задумал ещё в Великих Луках, выпустил в набег татарские и черкесские полки. С татарами пошёл Симеон Касаевич с Бек Булатом и Кайбулой, Ибак остался с телохранителями при Иване. Черкесские полки повёл Булгерук — старший царицын брат.

Иван велел им переправиться через Двину, разделиться и идти к Витебску, Орше, Друцку, жечь посады вокруг этих городов и отвлекать на себя войска, сидящие по этим городам, чтобы они не смогли прийти на помощь Полоцку. Ссылаться с ним гонцами велел каждый день и при нужде быстро возвращаться к главным полкам.

Татары и черкесы ушли из Невеля на второй день чем свет, а к полудню стали подходить главные полки. Иван велел встречать и ставить их по местам Токмакову, а сам сидел в гриднице на наместничьем дворе и читал грамоты, доставленные ему прискакавшим из Москвы Михайлом Темрюком.

В гриднице было жарко: Иван сидел без кафтана, в голубой адамашковой рубахе, узорчато расшитой бисером по оплечью, ворот расстегнут, откинут… На столе перед ним ворох свитков с чёрными, красными, белыми печатями, медный высокий дикирий, заплывший воском, — сквозь маленькие оконца гридницы света проникало мало и Иван читал при свечах.

Михайло Темрюк, как обычно, сидел под стенкой на полу, сосал из сулеи вино, потел, скрёб бороду и рассказывал Ивану о московских делах и новостях. Слушал его Иван, не слушал — трудно было понять, но, когда Михайло замолкал и не в меру присасывался к сулее, Иван недовольно бросал ему: