Логике научного исследования

ли его в основном как орудие для ниспровержения взглядов своих противников. Их интерпретация

мира — мира вещей и людей, — которую они стремились оставить нам, никогда не основывалась на

этом методе. Он не был основанием религиозных взглядов Беркли или политических теорий Юма

(хотя в работах последнего он и использовался для обоснования его версии детерминизма).

Самое же серьезное мое возражение против убеждения в том, что «новый метод идей» или «новый

метод слов» являются главными методами эпистемологии, а может быть, по мнению некоторых, и

всей философии, заключается в следующем.

К проблематике эпистемологии можно подходить с двух сторон: (1) как к проблемам обычного, или обыденного, знанияили (2) как к проблемам научного знания.Философы, тяготеющие к первому

подходу, совершенно верно считают, что научное знание не может быть не чем иным, как расшире-

нием обыденного знания. Однако они при этом ошибочно считают, что из двух указанных видов зна-

ния легче анализировать обыденное знание. Таким образом, эти философы стали заменять «новый

метод идей» анализом обыденного языка,то есть языка, в котором формулируется обыденное знание.

Они заменяют анализ зрения, восприятия, познания, убеждения анализом фраз: «Я вижу», «Я вос-

принимаю», «Я знаю», «Я считаю», «Я утверждаю, что это вероятно» или анализом, например, слова

«возможно».

Тем, кто признает правомерность такого подхода к теории познания, я отвечу следующим обра-

зом. Хотя я согласен с трактовкой научного знания как расширения обычного, или обыденного, зна-

ния, я считаю, что самые важные и наиболее волнующие проблемы эпистемологии должны остаться

совершенно незамеченными теми, кто ограничивает себя только анализом обычного, или обыденно-

го, знания или анализом способов выражения знания в обыденном языке.

В связи с этим я хочу сослаться на один из примеров проблем, которые я прежде всего имею в ви-

ду, а именно на проблему ростанашего знания. Небольшого размышления достаточно для того, что-

бы понять, что большинство вопросов, связанных с ростом нашего знания, (18:) с необходимостью

выходят за рамки любого исследования, ограниченного рассмотрением обыденного знания как про-

тивоположного знанию научному. Наиболее важный способ роста обыденного знания заключается

именно в превращении его в научное знание. И, кроме того, ясно, что рост научного знания является

самым важным и интересным примером роста знания.

При рассмотрении этого вопроса следует помнить, что почти все проблемы традиционной эписте-

мологии связаны с проблемой роста знания. Я склонен заявить даже нечто большее: от Платона до

Декарта, Лейбница, Канта, Дюгема и Пуанкаре, от Бэкона, Гоббса и Локка до Юма, Милля и Рассела

развитие теории познания вдохновлялось надеждой на то, что она поможет нам не только узнать не-

что о знании, но и сделать определенный вклад в прогресс знания, то есть в прогресс научного зна-

ния. (Единственное возможное исключение из этого правила среди великих философов, которое при-

ходит мне на ум, — это Беркли.) Большинство философов, которые считают, что характерным для

философии методом является анализ обыденного языка, по-видимому, потеряли этот замечательный

оптимизм, который в свое время вдохновлял рационалистическую традицию в философии. Их пози-

цией, как мне кажется, стало смирение, если не отчаяние. Они не только оставляют прогресс знания

на долю ученых, но и философию определяют таким образом, что она, по определению, лишена воз-

можности внести какой-либо вклад в наше познание мира. Самокалечение, которого требует такое, казалось бы, убедительное определение философии, не вызывает во мне никакой симпатии. Нет во-

обще такой вещи, как некая сущность философии, которую можно было бы выделить и четко выра-

зить в некотором определении. Определение слова «философия» может иметь только характер кон-

венции или соглашения. Во всяком случае, я не вижу никакой пользы в произвольном закреплении за

словом «философия» такого смысла, который заранее мог бы отбить у начинающего философа вкус к

попыткам внести свой вклад как философа в прогресс нашего познания окружающего мира.

К тому же мне кажется парадоксальным то, что философы, гордящиеся своей узкой специализаци-

ей в сфере изучения обыденного языка, тем не менее считают свое знакомство с космологией доста-

точно основательным, чтобы судить о различиях философии и космологии и прийти к заключению о

том, что философия по существу своему не может внести в космологию никакого вклада. Они, без-

9

условно, ошибаются. Совершенно очевидно, что чисто метафизические — следовательно, философ-

ские — идеи имели величайшее влияние на развитие космологии. От Фалеса до Эйнштейна, от ан-

тичного атомизма до декартовских рассуждений о природе материи, от мыслей Гильберта и Ньютона, Лейбница и Бошковича по поводу природы сил до рассуждений Фарадея и Эйнштейна относительно

полей сил — во всех этих случаях направление движения указывали метафизические идеи.

Таковы вкратце причины, побуждающие меня считать, что даже внутри самой эпистемологии рас-

смотренный первый подход, то есть (19:) анализ знания посредством анализа обыденного языка, слишком узок и неизбежно упускает ее наиболее интересные проблемы.

Однако я далек от того, чтобы соглашаться и со всеми теми философами, которые придерживают-

ся иного подхода к эпистемологии — подхода, обращающегося к анализу научного знания. Чтобы

как можно проще разъяснить то, в чем я согласен с ними и в чем расхожусь, я разделю философов, использующих этот второй метод, на две группы — так сказать, козлищ и овец.

Первая группа состоит из тех философов, которые поставили своей целью изучение «языка науки»

и в качестве философского метода используют построение искусственных модельных языков, кото-