Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Ломка

Леснянский Алексей Васильевич

Шрифт:

В ответ раздалось сдавленное рыдание. Володя накрыл лицо каской, стесняясь своей слабости.

— "Дурак проклятый. Зачем я дал ему понять, что мы обречены"?

— Не хочу-у-у умирать, не хочу-у-у. Мне всего девятнадцать, товарищ старший лейтенант. У меня даже девушки не было-о-о, — застонал Спасский.

— Поплачь, солдат. Не стесняйся. Мне самому выть охота, да должность не позволяет… Поплачь о нас… Обо мне, о ребятах.

Володя искоса посмотрел на своего командира. Неопытному рядовому не дано было узреть офицерской хитрости.

— Да, Спасский, — видно судьба. Не умрешь ты, гад эдакий, в бою вместе со всеми. И за что такой вот дрянной сволочи, как ты, счастье жить? Прямо не знаю. Я вот во сто крат лучше тебя, а должен

погибнуть.

— В свое наглое вранье Белов и сам уже верил.

— Брешете, товарищ старший лейтенант.

— "Конечно, брешу, — подумал Белов. — Но как брешу — не всякому дано".

По тому, как напрягся подчиненный и всем телом подался вперед, чтобы услышать что-то еще, Белов понял, что лгать необходимо дальше:

— Письма, которые я домой отписал, отправишь по адресу. Сына… Хотя нет, внука… Значит, внука назовешь в честь своего геройского командира — Андреем. Понял?

— Ага, — с наивной радостью в голосе сказал Володя, но потом вдруг помрачнел и спросил: "А как вы определили, что я не погибну"?

— "Вот гад. Доказательства ему подавай, — подумал лейтенант. — Как будто только о нем я сейчас должен думать".

В эти, может быть, последние мгновенья, которые отвела ему жизнь, старший лейтенант совсем забыл о себе, своих близких и родных, ждавших его за тысячи километров от этого проклятого Богом окопа. Около сотни бойцов, жалкие остатки полнокровного батальона после четырех дней обороны ждали его команд.

— Как определил-то? Да очень просто, солдат, — скороговоркой произнес Белов, так как заметил в бинокль, что у немцев начались передвижения. — Перегруппировываются гады, щас попрут. Дожать хотят, твою душу мать. Им уже не этот — им тот берег подавай. Нет уж, — выкусите! Через Сибирь пойдете!.. А насчет тебя?.. Дак у тебя на роже написано, что жить и жить. Веришь мне?

— Верю, товарищ старший лейтенант.

— "Командир батальона мёртв. Из офицерского состава только я один. Кругом новобранцы. А если побегут? Через минут тридцать тут такая каша заварится, что как бы самому не струхнуть. Кучу воронья на себя стянем… И почему я?.. Да потому что я, твою душу мать. Да потому, что кроме меня некому. Двадцать семь лет чего-то боялся, чему-то радовался, кого-то любил и ненавидел, — и к чему пришёл? А пришёл к тому, что, даже зная, что через час здесь будут валяться трупы и я в их числе, некогда подвести итоги, потому что батальон на мне. И эта чёртова тишина, она мне уши разрывает; уж лучше б снаряды рвались, ей-богу. Страх от этой тишины", — подумал Белов.

— Товарищ старший лейтенант, с Вас пот бежит, — произнёс Володя.

— Жара, Спасский, жара… Давай-ка дуй по окопу и всем передай, что ожидается наступление, а отступление ложное. Придумай чего-нибудь. Ты ж ведь грамотный стратех — вот и придумай. Давай, давай, родимый — дуй уже.

Получив приказ, Володя, пригнувшись, побежал по окопу.

— Стой! — крикнул Белов. — Захвати у старшины Забелина гармонь! Играть буду!

— Разве это соответствует ситуации? — с удивлением воскликнул Володя. — Может лучше…

— Не рассуждать, рядовой! Или ты забыл кто здесь командир?.. Выполнять!

— Есть!

Развернулась гармонь. Налились силой меха, полыхнули жаром. Тишина побежала, а вдогонку надрывным мотивом полилась русская песня, вобрав в себя горечь людей, ширь бескрайних степей, синий полог лесов, разливы рек… Нет преград для нашей песни. Русский человек рождается и умирает; песня же только рождается. Однажды прозвучав, притаится она в траве-мураве, лесной чаще, морщинах скал и часа своего ждёт. И лишь дотронется до неё памятью человек, — оживают слова, пробуждается музыка. Запоют наши люди и освобождаются из оков рабства их души, чтобы лететь в небеса и прикоснуться к вечной правде о жизни.

Пел старший лейтенант, хорошо пел. Нерастраченная молодость сквозила в голосе. И для кого он пел — Андрей Белов знал. Для тех, кто, умываясь кровавым потом, ушёл за Дон и оставил их здесь на

растерзание; для тех, кто в бессмысленной ярости заблуждения, не понимая законов российской истории, говорящей, что народу нашему дороже свободная нищета, чем золотая клетка сытости, — готовились обрушить последние атаки на сибирский батальон; и для тех, кто должен был сегодня принести себя в жертву будущим победам.

Не героями были бойцы второго батальона в июльский полдень 42-ого. Герои увешены медалями, почивают на лаврах славы, пользуются людским уважением и любовью. Когда дивизии пятятся назад, никому нет дела до того, как и для чего гибнут маленькие подразделения, чтобы обеспечить минимальные потери армий. Подвиг придуман для тех, кто молниеносным победным маршем берёт города и освобождает страны. Солдат же, отдавших свои жизни на правом берегу Дона, завтра забудут; не принято вспоминать тех, кто сгорел в огне поражений. Немецкие похоронные команды, конечно, не из гуманных соображений, а, боясь распространения эпидемий, "придадут" русских войнов земле, свалив их в одну кучу на дно неглубокой траншеи.

Кем же тогда были эти бойцы, если не героями? Может быть, теми самыми патриотами, которые на всех площадях трубят о своей любви к Отечеству? Нет, конечно. Оставленные на растерзание, они меньше всего хотели умирать даже из преданности Родине. Когда Спасский нёсся по окопу и неестественным голосом кричал о грядущем наступлении, каждый первый вдруг понял, что это конец; но никто из бойцов не сказал об этом вслух, чтобы не упали духом другие. Солдаты спешили вспомнить о доме; подумать о своих жёнах, которым придётся в одиночку поднимать детей; о матерях, поседеющих после известия о смерти мужа или сына.

Зря боялся комроты, в одночасье ставший комбатом, что у его подчинённых сдадут нервы. Никто не отступил в тот день. Пронизанные духом братства, когда от более отважных переходит смелость к менее сильным, — люди в окопах выстоят, вымостив кровью дорогу отступающим полкам.

Они были не героями и не патриотами, а достойными сыновьями своего народа, в котором в нужный момент стирается эгоизм отдельной личности и вырастает личность самоотречённая.

И если ты, дорогой читатель, в это трудное для России время вдруг почувствовал, что распрощался с равнодушием по отношению к окружающей тебя действительности — знай: в тебе живёт душа твоего народа. Не ищи суетных наград. Когда ты найдёшь в себе силы что-то менять, передовая жизни станет твоим вторым домом. Твоя главная награда — понимание проблем и возможность их тут же решать. Не завидная учесть ожидает тех, кто, как премудрый пескарь, захочет спрятаться в тылу, потому что вечный удел этих людей — пустота и одиночество.

Голос старшего лейтенанта, не выдержав напряжения последних минут, начал срываться. Бойцы не дали, подхватили песню. Наполнилась многоголосым звучаньем донская степь… Левый берег вздрогнул, сопереживая правому. Казачья река замедлил течение и без того неторопливых вод, чтобы посмотреть… посмотреть на то, как Сибирь будет сражаться за Дон.

Скрываясь в чёрной тени танков, немецкая пехота перешла в наступление. Стальные громады залпами орудий начали смешивать с землёй солдат второго батальона. Смерть зашла в окопы и теперь не спешила, приглядывалась и рассуждала сама себе, к кому сейчас подойти, а кого на потом оставить. Под капюшоном играла дьявольская усмешка. С сатанинской радостью разгуливала она промеж людей, и всё её визгливо-мелочное существо бесновалось при мысли о том, что никто из вверенных ей сегодня подопечных никогда не узнает старости. Поглядывая в сторону надвигавшихся гитлеровцев, в адрес которых пока не раздалось ни единого выстрела, смерть испытывала наслаждение оттого, что не надо суетиться и производила свою грязную работу в русском окопе с медлительным качеством. За всю историю мира загробная нечисть не обошла стороной ни одного человека; у неё было чёткое правило, соблюдением которого могут похвастать немногие… Смерть не брала взяток…

Поделиться с друзьями: