Лондон в огне

Менять облик было негде, пришлось опять тащиться до угла и возвращаться в свежем виде. Лоуд зашла в кофейню, заказала чашечку «ефиопа», булочку с изюмом — не время обжираться, чисто для порядка перекусить.

Вот странная отрава этот кофе — вроде и невкусно, и дорого, а все равно берешь. Чертт знает почему. Может от сочетания с редкостными по приятности пирожками и булочками? Нет, имеются в городе Лондоне свои положительные стороны, хотя все равно побыстрей бы тут закончить и отвалить.

Обдумывая, какой тупица придумал давать «на чай» даже в кофейне, где чай наверняка и так забесплатно пьют, Лоуд двинулась к остановке. Нет, очень странный обычай. Да чего там «странный», вообще возмутительный! Еще в спину глядит — двухпенсовика ему мало. Обслуживать нужно лучше, а не в спины корыстно смотреть!

Возвращаться Лоуд решила вкруговую — в этом отношении Светлоледя абсолютно права — чем лучше город знаешь, тем удобнее в нем шпионствовать.

Рельсовик подкатил весь в пару и звоне — Лоуд забралась на переднюю площадку, подальше от котла. Паровик хрюкнул-свистнул-дернул — катился вроде бы по гладким рельсам, но так содрогался, будто ему в зад… в общем, чрезвычайно припадочно ехал. Правда, на нем обычно быстрее получалось. Хотя и не всегда.

На следующей остановке Лоуд не зевала — заняла место у окна. Оно и удобнее, и дышать чуть легче. Проезжали мимо здоровенного храма. Нужно признать, в здешних многочисленных породах храмовников Лоуд все еще путалась — отчего они все по-разному именуются, хотя и одному богу хвалу возносят, того даже опытному оборотню не понять. Ну да ладно, лично Лоуд больше всего ближайшая церковь святого Бонифация приглянулась: привычкой красиво отбивать колоколом часы и воспитанностью жрецов. Лоуд отправилась осмотреть местную молельню в свою первую одиночную разведку…

Храм походил на замысловатый рыбий скелет из темно-красного кирпича: из него торчали острые шпили и шишечки, карнизики, выступы, и прочее такое колкое. Статуи, затаившиеся на фигурных приступках стен, тоже были интересными. Лоуд постояла, задрав голову, и с опаской двинулась к входу. Вообще-то она не любила жрецов, храмовников и прочих примитивных обманщиков, что дурят головы без особого искусства.

Внутри странно пахло, на многочисленных скамьях сидело несколько посетителей — видать, день был не очень молельный. Лоуд присела на удобное сиденье, огляделась. Вокруг было довольно оригинально, и, надо сказать, богато. Впрочем, всё какое-то крупное и неудобное (тащить трудно). С главного помоста проникновенно говорил жрец в черной одежде — вещал хорошо и мелодично, но немного непонятно. Лоуд послушала, делала в нужное время молельные движения — Светлоледя предупреждала, что с этим здесь строго, нужно за окружающими внимательно следить и вторить.

Напевы черного человека убаюкивали, Лоуд осознала, что сейчас задремлет, что, конечно, крайне непочтительно, и пошла к выходу. У дверей наперерез двинулся черный человечек рангом пониже говоруна. Двигался подозрительно целеустремленно — оборотень почувствовала как нож под жилетом напоминает о себе. Но намерения у черненького оказались не особо агрессивные — держал на виду изящную шкатулку. Видимо, с чем-то священно-памятным. Лоуд свершила на шкатулку правильное молельное движение — жрец глянул с изумлением. Понятно, не совсем то, что ждал, вышло. А кто виноват, если темновато тут у них? Лоуд разглядела прорезь в крышке шкатулки, опустила туда три пенса. Жрец смотрел осуждающе. Ишь ты, какой хваткий. Пришлось добавить еще монетку.

— Давно ли ты был на исповеди, сын мой? — негромко спросил черненький, встряхивая шкатулку.

— Да не особо давно, — заверила Лоуд, пытаясь ничего не напутать и быть предельно дипломатичной. — Сидячи на святом острове прилежно исповедовался. Прямо до требухи доисповедался. Очень очистительное место, и сейчас как вспомню, так вздрогну.

Жрец смотрел с интересом. Лоуд немножко ему рассказала о криках чаек, солнечных лучах в расщелинах и многоголосом шепоте святых голосов, решила, что нажертвовала мудрости явно больше чем на шиллинг и распрощалась.

Вечером Светлоледя посоветовала быть осмотрительнее — храмовники люди ушлые. Лоуд согласилась, но ведь с другой стороны, если от всех ушлых шарахаться, тогда тебя между дураков и поймают, что для оборотня в возрасте несколько позорно. В общем, заворачивала Лоуд к Святому Бонифацию, когда мимо путь держала. Монетку в ящик бросить, с черненькими переговорить — было там двое любознательных, про море любящих послушать, да о своих святых порассказать. Им там, в большом храме было скучновато — работы хватает, но сам бог туда редко наведывался — черненькие и сами свою ущербную полузабытость богом осознавали.

…Рельсовик довез Лоуд до Ковент-Гарден, далее следовало прогуляться, ноги размять. Район был любопытный, веселый, частично уже знакомый оборотню. Лоуд неспешно свернула на Лонг-Эйкр, миновала коротенькие запутанные переулки. У большого углового дома на Эндел-стрит творилось что-то интересное: в изобилии толклись бурно курящие мужчины, с жаром спорили, соглашались, размахивали руками. На плакате было написано: «Учредительное собрание Международного Товарищества Рабочих». Лоуд уже и сама догадалась что очень «международное» — вокруг многие разговаривали на вопиюще непонятых языках. Нет, немецкий подгавкивающий язык оборотень уже выделяла, но все равно было любопытно. Лоуд прочла еще один плакат: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Главное слово было знакомым, его Светлоледи изредка употребляла. Обозначает оно «работяги», но используется в разных смыслах, порой непонятных. Раньше Лоуд представляла пролетариев чуть иначе — примерно как рабочих на доках. Здешние были ничего так, аккуратные, хотя и трудовые. Кстати, свободные оборотни, несомненно, принадлежат к очень трудовым пролетариям, поскольку нет такого ремесла, которое хоть разок не пришлось бы изображать коки-тэно. Надо все же глянуть, что тут учреждают.

Мужчины начали выбивать трубки и устремились внутрь — перерыв заседания заканчивался. Лоуд пристроилась за группой интересных, приятно смуглых приезжих, попутно запомнила красивые слова «беллиссимо» и «домани»[2] и оказалась в зале. Здесь было тесновато — больше двух тысяч пролетариев. Все захлопали, разноголосо заприветствовали — на трибуну поднялся интересный бородатый мужчина. Из шума и криков Лоуд поняла, что его зовут Карл Маркс. Звучное имя, ничего не скажешь. Мужчины Карлы оборотню попадались неоднократно, вот прозвища Маркс слышать не доводилось. Звучит кратко, но звучно…

Лоуд принялась слушать, было интересно, правда, где-то к середине речи оборотень осознала, что чуть туповата и грамотности не хватает, что огорчило и несколько подпортило впечатление. Но ведь все верно человек говорил. И про жуткие условия труда, и про кооперативное движение, про вруна-казначея и про всякие прочие безобразия. С морскими оборотнями, между прочим, вообще никто до сих пор о десятичасовом рабочем дне не разговаривал. Лоуд аплодировала вместе с залом, всецело поддерживала основную мысль выступления до тех пор, пока речь о заводах не зашла. Конечно, трудящийся оборотень имеет право на эти самые «орудия производства». Но зачем коки-тэно совладельничать этими самыми заводами-фабриками? Там одна вонь и кашель. Нет, тут что-то у мистера Маркса чуть-чуть недодумано. Впрочем, нынче лишь учредительное собрание, вот учредят понадежнее и все детали продумают…

Марксу с чувством поаплодировали, начали выступать другие пролетарии. Лоуд испытала тщеславное желание влезть на трибуну с красивыми резными шарами и сказать что-нибудь умное от лица островного пролетариата, но сдержала ложный порыв. Оборотни — народ скромный, да и сочинить сходу что-то толковое и достойно-длинное не получалось. Эх, учиться нужно.

Речи с трибуны не умолкали, у пре-зид-иума подписывали протокол. Лоуд пробилась туда — оставить о себе память на таком достойном сборище было попросту необходимо. Охрипший лысый мужчина подсунул бумагу и перо — глядя на столбики разномастных подписей оборотень ободрилась — уж явно не самая здесь криворукая. Вывела «О. Лоуд. Представитель островов К-Тэно». Лысун умело промокнул крошечную кляксочку: