Лошадиный Суп

–  Зачем же вы... я же по-честному... а вы...

Вытащив купюру, он зацепил другие бумажки, они попадали на пол. Он кинулся подбирать их. Одна фотография упала Оле на ногу. Как начинающий жонглер, она подбросила ее вверх ногой, поймала руками, глянула: Бурмистров на фоне Ласточкиного гнезда стоял в обнимку с худощавым смуглолицым парнем с близко посаженными глазами; парень был в майке-тельняшке, на плечах и руках у него среди нескольких татуировок выделялась одна, змеей ползущая вдоль по запястью: имя "Ира", пронзенное ножом.

–  Дружок ваш?
– Оля отдала фотографию.

–  Да, да, друг. Мы в Ялте повидались.

–  Тоже сидел?

–  Да. Но не со мной. У него... он... по-другому...

–  Он что, Иру зарезал? Или сильно любил?

–  А, вы про это!
– устало улыбнулся Бурмистров.
– Нет, нет, это не Ира. Это "Иду Резать Актив".

–  А что такое "актив"?

–  Бугры, плохие люди.

–  Бугры?

–  Ольга, - посерьезнел он, протягивая деньги.
– возьмите. И не обижайте меня.

–  Скажите, что вам от меня нужно.
– Она спрятала руки под мышки.

–  Мне нужно...
– начал он решительно и вдруг опустился на колени. Ольга, я видел вас в Ялте. И в Кацивели. И потом в Коктебеле.

–  Как?

–  Я... тогда в Ялте... в этом кафе на набережной... "Якорь". Первый раз. Вы там были с вашим мужем. Вы ели салат из помидоров и... эти... котлеты... а в Кацивели вы ходили в столовую... и потом... потом... в Коктебеле... дважды в ресторане...

–  Постойте, - вспомнила Оля.
– На пляже в Кацивели, напротив платформы... черешня... кулек с черешней! Это вы были? Угощали? В шапке из газеты?

–  Я, я, я!
– замотал он плешивой головой.

Оля вспомнила странного, заискивающе улыбающегося курортника, сующего ей кулек с желтой черешней и смешно бормочущего чего-то. И сразу же вдруг вспомнила и весь свой сон про Кратово, монорельс и монтера с двумя топорами.

–  Господи, какой бред!
– проговорила она и расхохоталась.

Пока приступы хохота сотрясали ее стройное молодое тело, Бурмистров, стоя на коленях, смотрел на нее с жалкой улыбкой.

–  Это были вы?
– повторила она, кончив смеяться.

–  Да! Да! Да!
– почти выкрикнул он и рукой с зажатой в ней двадцатипятирублевкой вытер свое лицо.
– Я... извините... Ольга... я не сплю уже четвертую ночь. С Коктебеля.

–  Вы... из-за меня?

–  Да.

–  И вы что, за мной ездили?

–  Да.

–  Зачем?

–  Чтобы видеть, как вы едите.

Оля молча смотрела на него. Дверь открылась, и пожилой мужчина с прижатыми к голой груди пятью бутылками пива шагнул в тамбур. Стоящий на коленях Бурмистров не пошелохнулся. Покосясь на него и на Олю, мужчина прошел мимо.

–  Встаньте, - вздохнула Оля.

Бурмистров тяжело приподнялся.

–  Что вы хотите от меня?

–  Я... Ольга... поймите только правильно...

–  Что вы хотите от меня?

Он втянул в себя пахнущий креозотом воздух тамбура.

–  Я хочу, чтобы мы виделись раз в месяц и чтобы вы ели для меня.

–  И что мне будет за это?

–  Сто рублей. Каждый раз.

Она задумалась.

–  Это будет не в общественном месте, - забормотал Бурмистров.
– В нормальном, уединенном, и еда будет совсем не такая, как...

–  Я согласна, - перебила его Оля.
– Раз в месяц. Только раз в месяц.

–  Только раз в месяц, - восторженным шепотом повторил он и, прикрыв глаза, облегченно привалился к вибрирующей стенке.
– О, как я счастлив!

–  Только телефона и адреса я вам не дам.

–  И не надо, не надо... Мы будем встречаться в каком-то месте... в условленный день и час... так лучше, так лучше. Когда вы сможете?

–  Ну...
– подумала она.
– В понедельник я рано кончаю. В час десять. Давайте в час тридцать на... у памятника Пушкину.

–  У памятника Пушкину...
– как эхо, повторил он.

–  Да, а вы - москвич?

–  Я живу в Подмосковье.

–  Тогда - всё. И, пожалуйста, больше не ходите за мной в туалет.
– Она повернулась, взялась за ручку двери тамбура.

–  А... в какой понедельник?
– спросил он, не открывая глаз.

–  В какой? Ну... как месяц начнется. В первый понедельник месяца.

–  В первый понедельник каждого месяца.

Оля вышла.

В купе ее ждал проснувшийся Володя с помятым лицом и всклокоченными волосами. Витка по-прежнему спала.

Забравшись на верхнюю полку, они долго целовались, потом молча лежали.

"Я деньги взять забыла, - вспомнила Оля, теребя Володины волосы.
– Раз в месяц. А что? Пусть посмотрит".

В Москве на Олю пыльной подушкой свалилось сонное московское лето. Август она провела на даче в Кратово.

Гамак, сосны, концерт Сибелиуса для скрипки с оркестром, который она готовила к зимней сессии, пруд, Пруст, вечерний чай на террасе, визиты Володи, заканчивающиеся неизменным совокуплением в ельнике, бадминтон с соседом, велосипедные прогулки с Тамарой и Лариской, послеобеденный сон в мансарде.

За весь август она ни разу не вспомнила про приключение в поезде и, вероятно, забыла бы совсем, если бы не случай. В первый понедельник сентября она играла первую часть концерта своему педагогу Михаилу Яковлевичу. На середине он прервал ее своим традиционным двойным щелчком пальцев.

–  Нэ, нэ, нэ. Нэ то. Типичное - нэ то!
– забормотал он с нарочитым восточным акцентом, что часто делал, когда что-то не получалось.
– Что-то у нас, Оленька, со звуком здесь - нэ, нэ, нэ. Мало тратишься. Не береги ты себя, лапочка. Лучше перехлест, чем недобор. И здесь...
– он полистал ноты, - аккорды пошли, погудела, и - пошла на гриф! И - широко! И набирай! Набирай! Набирай до кульминации! А то - звук тормозишь, а темп форсируешь, и получается - ны темпа, панымаэшь, ны звука! И то - нэ, и это - нэ!

"Это нэ... Кто же так говорит?
– задумалась Оля, глядя поверх скрипичных колков на гладкий еврейский лоб Михаила Яковлевича.
– И это нэ... Бифштекс!"

Она сразу вспомнила бифштекс с яйцом, Бурмистрова и широко улыбнулась.

–  Чего ты веселишься?
– полез за сигаретами Михаил Яковлевич.
– Лето прошло, а концерт ни с места.

В половине второго она со скрипичным футляром на плече подошла к памятнику Пушкину. Среди сидящих на лавочках сразу поднялся Бурмистров худой, плешивый, в бежевом плаще - и неряшливо-торопливой походкой двинулся к ней.