Ловцы и сети, или Фонари зажигают в восемь

– Не, я завязал, – строго заявил реалист Вова, взмахом пальца мысль подчеркнув. – А старые добрые у меня ассоциируются лишь с заливанием жала палёной водкой, меняющей район и наделяющей нас широкими качествами. Нужно жить сегодняшним днём.

– Да ты в поряде живёшь сегодняшним днём, я смотрю, жируешь в крысу, пока кенты на подсосе, – смеялся Лёха. – Подумай, тема-то ровная была, может, всё-таки развяжешься? Одна сгоревшая машина – это не повод бросать то, в чём ты хорош.

– Я подумаю, – лицо Вовы просветлело искренностью улыбки, взгляд скосив на авто друга. – А зачем тебе другая тачила? Вот же есть аппарат: тонирнул вкруг, шильдики поснимал, чётки на зеркало повесил, на пол уронил и даёшь угла. И пацане ебаться стал.

Лёха вскинул вверх грозовой смех, разомкнутую пасть к небесам вновь вознеся, и запрыгал остроконечным кадыком, явно преувеличивая маститость шутки.

– Ладно, братан, не буду отягощать вас своим присутствием, такую красоту нужно делить только с ночью! – завидующе произнёс Лёха, одарив Алёну почтенным взглядом.

– Что верно, то верно.

– Кабану и Мескалину привет!

– Передам!

Лицо со шрамом крепко обняло Вову на прощание, с лёгкостью его над асфальтированной землёй подняв, и, впрыгнув в свой грозный чёрный автомобиль, угнало грохотать басами в спальные, никогда не спящие районы.

Ребята вернулись в Алёнину машину, недоуменно застывшую с открытыми дверьми.

– Видок у твоего друга тот ещё, конечно. Хотя в таком шраме есть какой-то странный шарм.

– Ну, я ж их не по внешности выбирал.

– А как выбирал?

– По законам вселенной – по родству души. Печально, что их всегда судили лишь по внешности, сразу вешая ярлыки, а ярлык в нашей стране – это ярмо, с шеи просто так не снимешь. А у ребят-то россыпь положительных качеств и талантов.

– Вопрос в том, как применять эти положительные таланты, если на «ровные темы», то…

– Я ты не промах.

– Кабан – это Евген?

– Ага.

– Такие типичные районные клички. Дай угадаю – у этого твоего друга, наверно, Лысый прозвище?

– Не, у него хорошая ритмика имени и фамилии – Алексей Данилович Кирпильский, так что бери выше – Кирпич его погоняло, – улыбался Вова. – Всё далеко не так тривиально, как ты думаешь.

– Да я вижу, – Алёна действительно ощутила породу в произнесённом ФИО. – А у тебя какая?

– С моей фамилией и выдумывать ничего не нужно.

Неподалёку развесёлая шумная компания, крича, пенясь и танцуя, запустила фейерверк. Сноп искр вмиг возрос до небес и распустился огромным ярким шаром. Грохот расколол округу, а россыпь разноцветья огней всколыхнула восторженное ночное, явно заскучавшее небо.

Внезапно возникшие проблески синих и красных огней патрульных машин спровоцировали суету. Визги людей и свист шин слились в один развесёлый вой лихого, надуманно рискованного бегства. Несерьёзная погоня состоялась – патрули гнали шумную компанию, в момент растасовавшуюся по автомобилям, пару кварталов, а потом бросили хулиганье с терпкой мыслью об их монументальной победе над системой. Алёна и Вова остались одни на опустевшей парковке в единении мысли о кофе.

Снотворная, утробная теплота сумрака таяла. Дотлевающая ночь распихивала проступившие сквозь узорчатые просветы в ненастье звёзды по карманам. Чары сумерек увядали, и покров медленно стягивался лёгкой ладонью зари. Тонко забрезжило утро, сторожащее тишину. Ребята взяли два больших, практически гигантских капучино в авто фастфуде. Алёна протянула к окошку позолоченную карту, с которой вспорхнула крохотная толика денег, на ней содержащихся.

– Спасибо, конечно, но меня дико морозит, когда платит девушка, – виновато произнёс Вова, благодарственно напиток приняв.

– Гуляй, рванина, я банкую, – дерзновенно заявила Алёна под стать слогу лица со шрамом, когда оно обращалось к Вове.

Мерседес вернулся на опустевшую парковку торгового центра, расчерченную белыми ровными полосами мест и перечёркнутую чёрными кругами следов бунтарских шин. Вороная, смолящая улицы ночь больше не углилась в тусклых фонарях: брезжил сквозь подпалённый зарёй прохладный влажный воздух невесомый восход. Синеющая сумерками бирюза его яснее вычерчивала редких людей, вырывала по одному ночные силуэты из лап тьмы.

– Даже не помню, когда последний раз встречала рассвет. Именно встречала, а не тусила где-то в подземелье клуба до утра. Теперь кажется, что именно спозаранку мир полон чудес и открытий.

– Ночь – это время мечтать. День – время претворять мечты. А рассвет и закат переходные состояния между «хочу» и «сделаю», – Вова помешивал сахар древесной ложечкой-палочкой в необъятном кофейном стакане.

Алёна зачерпнула из омута светлых воспоминаний фрагмент памяти, в котором она отливала в плавильном котле ночи из звёзд мечту. Но поделиться ей не решилась.

– Когда расскажешь мне про любимую мечту?

– Скоро, – Вова интригующе улыбнулся.

– Скоро… Скоро мы погрузимся в переходное состояние, – Алёна взглянула на оживающий вдали свет. – С другой стороны, вообще хорошо, что у тебя всё-таки есть мечта. Это значит, что вселенная не нема к тебе…

Алёна сделала по-рассветному вкусный глоток кофе.

– А что вселенная говорит, когда обращается именно к тебе? – задалась она.

– Если вселенная говорит со мной на одном языке, она, по-моему, посылает меня нахер.

Хрусталики красивых Алёниных глаз пронзили Вову предсказуемой укоризной.

– Твой мировоззренческий мрак смущает меня. Будь я психологом, я бы диагностировала у тебя глубокий экзистенциальный кризис. Но ты, я думаю, сам себе неплохой терапевт.

– Есть такое. Но я постараюсь быть менее депрессивным. Хотя недосгущённые краски порой лишают красоты.

– Главное, будь настоящим со мной.

– Я и так настоящий, – сообщил нечто очевидное Вова, пожав плечом. – Я просто чуть сложнее твоих знакомых. Правда, я по-прежнему сомневаюсь, что я с тобой надолго. Сразу прости, если я кану в лету через месяц-два или раньше. Прости за всё, чего не было.

– Не прощу. Ты так легко об этом говоришь. Я офигеваю просто.

– Смерть – часть жизни, и это тоже один из важнейших законов нашей вселенной.

– Я слышать больше не хочу это слово. Никогда. Я хочу говорить только о жизни.

– Давай поговорим о ней.

По телу Алёны разбегалась холодная оторопь от одного лишь произнесения вслух слова «смерть». Горячий напиток должен был нивелировать неприятное послевкусие коробящих мыслей об ушедших из этого мира любимых людях, полноценно смысл этого слова постигших. Но не сделал этого.