Ловец бабочек

Ничто так не украшает женщину, как удачно подобранный мужчина.

Из сборника дамских советов некой панны Н.

В город въезжали с помпой.

Впереди Себастьян на вороном жеребце, который, словно врага чуя – хотя какой из нее враг-то? – красовался. И пакостить передумал, шел ровно, горделиво. Себастьян в седле сидел и старался головой не крутить.

А хотелось.

Даже обидно было, что в родном ведомстве не отыскалось второго такого дива, как «Серебряный призрак». И вот нечего ему голову дурить, что нету.

Есть.

Где-нибудь в познаньских гаражах. Ибо представить себе такого невозможно, что планы этого самого дива еще не украдены, не перевезены да не передадены в заботливые руки Тайной канцелярии. А там уж отыскались бы умники…

…эх, нету на вас Аврелия Яковлевича…

Подумалось и тоскливо стало, только Себастьян на тоску рученькою махнул, ибо этак вовсе истосковаться недолго, а ему фасону держать надобно. И вообще… нашел повод кручиниться. Всего-то и надобно, Лишеку отписаться.

Рокотал мотор.

Пугались вороны. И стая гусей, которых выгнали пастись на дорогу, будто бы больше негде было, разбежалась с оглушающим гоготом. В городе уже, диво завидевши, сбежалось пацанье, полетело следом, свистя и улюлюкая.

Хоть бы не попортили. А то буде скандал.

Остановил коня Себастьян у мертвецкой, сиречь, у городской больницы, на которую по случаю взглянул свежим оком. А что… ничего такая больничка. Прежде была, ежель городским сплетням верить, купеческим домом, но то ли случилось помереть оному купцу без наследников – в это Себастьян не верил, то ли сам он, преисполнившись раскаяния, как утверждали особы романтичные, иль просто злости на родичей, что говорили более практичные, отписал имущество городу с условием, чтоб открыли больницу.

Открыли.

И ныне, по прошествии времени, гляделась она изрядно. Ступени каменные. Колонны, что сосны корабельные, числом с дюжину. Портик с крылатою девкой, что прилегла на бочок, руку отставивши, не то зазывала заглянуть под сии гостеприимные своды, не то разглядывала оную руку. Может, морщины искала? Главное, выражение лица оной девы было презадумчивым.

Два этажа.

Крыша красной черепицей крытая.

Окна в ней слуховые торчат.

Флюгерок, честь по чести, крутится, а из дверей дубовых уж навстречу идут. С хлебом солью… только оно, хоть и красиво, а все ж для мертвецкой, которая, собственно говоря, и нужна была, хлеб с солью перебор слегка. Оно-то понятно, что рано или поздно всех там ждут, но не с таким же нетерпением!

Рекомый хлеб держал главный доктор.

От прямо на руках и держал, благоразумно руки укрывши расшитым полотенчиком. И поклонился с перегибом, залихватски блеснув лысиной. Солонку вот едва не уронил.

– Добро пожаловать! – громко так сказал он, на радость окрестному воронью.

– И вам доброго утречка, - Себастьян спешился и, оглядевшись, кинул поводья старшей медсестре, которой должность позволила любопытство свое реализовать в практическую область. Медсестра, женщина лет весомых и немалого авторитету, поджала губы, однако же перечить не посмела, лишь глянула так, что Себастьян сам уразумел: в ближайшие годы ему лучше в больничке не оказываться, во всяком случае пациентом…

Королевство Познаньское было…

Было и все тут.

Катарина старалась не слишком-то глазеть по сторонам, хотя, говоря по правде, глазеть было особо и не на что. Ни тебе ужасающей картины разрухи, ни удивительных богатств, поля вот только ровными квадратами. Дорога.

Город.

Голуби. Мальчишки.

Дома невысокие, какие-то неухоженные, быстро остались позади, сменившись вдруг аккуратными будто пряничными строениями. Белые стены. Крыши черепитчатые. Стража каминных труб.

Заборы.

Палисаднички.

Мостовая. Столпы фонарей. Магазинчики светлые с витринными стеклами, за которыми что-то да было, но что – из автомобиля не разглядишь. По мостовым прогуливались дамочки виду самого бездельного, кто с детьми, кто с собачками, кто сам по себе, без сопровождения и цели. И на угнетенных женщин королевства, в помощь которым Катарина с прошлой зарплаты отдала полтора талера – все скидывались по талеру, но с нее взяли больше, солидарности женской ради – они нисколько не походили.

Значит, угнетатели.

И если остановиться, выйти из машины, заглянуть в лица, то Катарина несомненно увидит на лицах этих дамочек печать порока… наверное.

А потом дорога дала круг и вывела на площадь.

Круглую такую площадь.

С каштанами.

И с фонтаном, из которого поднимался серый постамент, а на нем уж стоял конь со всадником. И конь, и всадник были одинаково горделивы, а еще почему-то весьма походили на князя. Или ей казалось? Додумать она не успела, поскольку всадник, не медный, а живой, осадил зверюгу – конь у князя был знатный – и соизволил-таки оглянуться.

А Катарина уж начала думать, что ему все равно, едет она или потерялась по дороге.

И тут из здания – помпезного такого строения с совершенно нефункциональными колоннами и портиком, на котором возлежала особа легкомысленного вида – показался примечательного виду господин. Был он высок. Тучен. Обряжен в сюртук из рыжего сукна. В петлице виднелся букетик подвяленных незабудок. На круглой голове, какой-то чересчур уж гладкой, чудесным образом держались очочки в тонкой оправе. И цепочка их свисала до покатого плечика.

В руках господин держал белое полотенце с вышивкой, на котором возвышался горб каравая.

За господином, подхвативши длинные юбки, спускалась женщина крайне недовольного вида.

– Добро пожаловать! – воскликнул господин, кланяясь с немалым подобострастием, на что князь сквозь зубы процедил:

– И вам доброго утречка…

И поводья кинул.

Катарина велела себе не отвлекаться. В конце концов, чего еще от князя ждать?

– Добрый день, - сказала она и скромно отщипнула крошку от хлебного круга, очень надеясь, что этого будет достаточно.

И что хлеб не отравлен.

Если подумать, то к чему травить обыкновенного следователя? Пусть и старшего.

Женщина с конем одарила Катарину неприязненным взглядом, будто бы это Катарина была виновата, что у их князя с манерами плохо. Или скорее уж он не считает нужным демонстрировать сии манеры к тем, кто стоит ниже его по социальной лестнице.

Типичный угнетатель.

Меж тем типичный угнетатель, вряд ли догадываясь о подобных мыслях, щелкнул себя хвостом по сапогу и соизволил подать Катарине руку.