Ловец бабочек

– Сколько ей было?

Панну Сокуловску Себастьян помнил смутно, этакую вовсе дряхлую старуху в мехах, окруженную внуками и правнуками, изо всех сил пытающимися доказать старухе любовь, к ней ли, к мехам ли или вовсе к немалому состоянию, нажитому еще паном Сокуловским.

– Сто сорок девять… трех дней до юбилея не дотянула.

– Пан Штефан, вот панна Сокуловска нам совсем не интересна, - Себастьян воздел очи к потолку и… и как-то раньше ему не случалось на местный потолок глядывать. А зря… определенно, зря… лепнина, оно, конечно, красиво и художественно, но мнилось, что художества эти вовсе не для мертвецкой.

Нимфы.

Фавны…

Винограды с амфорами, младенчики голые, лицезреющие непотребства, для младенческих глаз не предназначенные. И главное, все побелено, только белизна эта мало что скрывает.

Себастьян поспешно отвернулся, надеясь, что старший следователь маневру не заметит, а если заметит, то внимания не предаст.

– Или вот-с… - пан Штефан голосу разума не внял.

То ли не услышал.

То ли не поверил. У него, подозревал Себастьян, с этим самым голосом разума отношения давно уж не складывались.

– …аккурат доставили. Теплый еще. Прямо со станции-с… уехать собирался вечерним дилижансом, но не судьба-с… судьба, она у каждого своя… иная ждет за углом. Человек вот, представьте, идет, думает, что путь его прям и предначертание известно, - пан Штефан шаркающею походкой подошел к очередному столу, на котором, стыдливо прикрытое – никак для гостьи, обычно-то пан Штефан этакими глупостями не занимался – белой простыней возвышалось тело. – А тут судьба из-за угла…

– …как выскочит, - не удержался Себастьян, изо всех сил стараясь не пялится на потолок. А распутные нимфы, словно только и ждали моменту, чтобы оконфузить воеводу, так и лезли в глаза.

– Зря вы шутите, - пан Штефан произнес сие с немалой укоризной. – Никогда не угадаешь, где и как кончину свою встретишь…

И простынку сдернул.

На покойника Себастьян глянул – все ж лучше покойник, чем это, прости Вотан, искусство прошлых дней похабное – и застыл.

А ведь старый знакомец.

Как есть, старый, с Познаньску еще.

– Говорите, со станции доставили? – он подошел к столу, наклонился, убеждаясь, что не вышло ошибки. А то мало ли, вдруг да приличный человек, которому не повезло уродиться похожим на проходимца. Но нет, сходство не исчезло.

Пополнел чутка Антипка.

Постарел.

Но вот шрам над губой никуда не делся. И зубы, надо полагать, не свои. Свои ему Себастьян еще когда выбил.

– Документы при нем?

– А то как же, - непритворно возмутился пан Штефан. – Куда ж без документов…

И подал папочку, в которую уже успел и паспорт сложить, и подорожную, и чековую книжку даже пришпилил. Экий ныне мошенник солидный пошел.

Паспорт настоящий.

Вон, с клеймом зачарованным, правда, на имя Жолича Жежмовского, тридцати трех лет от роду. Мужчины вольного, не связанного брачными обетами.

Жолич, значится…

А паспорток Познаньской канцелярией отмеченный. Надо будет Евстафию Елисеевичу отправить, пущай глянет, кто там такой смелый, что взаправдошнею печатью подложные документики метит. Или не в отметке дело? Старый фокус. Стащат паспорту у честного человека, чуть намутят, накрутят, и вот, нате вам, новая документа? А может, и того старше? Помер этот Жолич, добре, если своею смертушкой, однако же паспорт в нужное ведомтство не подали, или подали, но… вариантов хватает.

Ничего, на месте разберутся.

– Ну здравствуй, Антипка, старый дружок, - Себастьян покачал головой. – Вот и свиделись. А я ж тебя, заразу этакую, упреждал…

…сказал князь и кулак потер. Правый. После вроде как смутился. А может, показалось? Себастьян Вевельский не походил на человека, способного испытывать смущение. Скорее напротив, с иными людьми держался он холодно, порой в этом холоде и раздражение проскальзывало, что было вовсе непонятно.

А вот покойничек заинтересовал.

Катарина подвинулась ближе… и еще ближе…

– Что скажете? – поинтересовался князь.

Испытывает? Харольд в первый же день отправил ее в морг, чтобы посмотрела, значит, на то, с чем работать придется. Понадеялся, что Катарина отступится?

Нет, не похоже. Этаким покойником и ребенка не напугаешь. Или все ж проверяет? С виду покойник обыкновенный, даже скучный… ни колотых ран, ни резаных, ни… так, не стоит спешить.

– Пол мужской… лет… больше двадцати… - она не постеснялась и в рот заглянуть, прихвативши инструмент, благо, разложен был на столике. – Даже за тридцать. Зубы мудрости все прорезались. А передние искусственные…

Князь снова кулак потер.

Кивнул.

– Трупные пятна… отсутствуют… окоченение не наступило… - Катарина вдруг успокоилась.

Трупы?

С трупами у ней всегда получалось общий язык находить. Они, в отличие от живых, не пакостят…

…губы…

…ногти…

…а вот это уже интересно…

– Свет, - потребовала Катарина, и по слову ее вспыхнул белый резкий свет, который заставил зажмуриться. Но стоило открыть глаза, дождаться, когда исчезнет мельтешение мошек, и… да, она не ошиблась.

Ногти.

Губы.

Корень языка… и на зубах характерный налет имеется, на тех, которые настоящие. Фарфор-то материя неживая…

– Отсроченное проклятье, - Катарина с преогромным удовольствием отметила, как выражение лица князя изменилось.

Он подобрался.

И ощутимо напрягся. И даже улыбка его померкла будто бы. Впрочем, ненадолго.

– Вы уверены?

Этого вопроса Катарина ждала. И да, она была совершенно уверена, хотя, конечно, странно было обнаружить отмеченного «блаженным сном» именно здесь. Впрочем, возможно, это какой-то местный аналог.

– Смотрите, - она раскрыла рот покойнику, и смешной доктор поморщился. – Видите?

Князь не побрезговал наклониться.

– Что именно я должен увидеть?

– На задних зубах налет, такой… розоватый…

– Розоватый, - повторил князь и наклонился еще ниже. – И пахнет розами… как-то я раньше не встречал покойников, от которых бы розами пахло. Это вообще нормально?

– Что есть нормальность? – отозвался доктор, закрывая лицо платком. – Каждый из нас мнит себя нормальным, однако же каждый безумен по-своему…