Loving Longest 2

— Отец… — прошептал Фингон.

— Ты его увидишь, когда сможешь ходить, — сказал Майрон.

Он поднёс клетку ещё ближе, и Фингон высунул наружу свою искалеченную лапку; он прикоснулся к тёплой щеке Финголфина. Майрон снова накинул на клетку ткань и вынес её наружу.

Майрон почти бежал.

Он понял, что переоценил свои силы. Фингон был при смерти, и чтобы дать ему хотя бы призрачную возможность жить дальше, нужно было как можно быстрее разворачивать этот чудовищный сросшийся клубок, нужно было заново переламывать смятые, как бумага, кости. Он почти швырнул Фингона на стол в своей лаборатории, рывком выхватил из шкафа инструменты. Влил ему в рот жидкость из небольшой коричневой бутылки.

— Это обезболивающее, но, боюсь, оно не везде подействует, — сказал он. — Фингон, ты меня слышишь?

— Да…

— Мне придётся переломать тебе все кости обратно. Ты это выдержишь?

— Не знаю.

— Я постараюсь поддерживать в тебе жизнь, но меня не хватит даже на сутки. Так что ты тоже должен держаться, Фингон. Я должен сначала сделать что-то с лёгкими, иначе ты не сможешь дышать.

Майрон приложил руки к его плечу, перевернул и, надавив на позвоночник, сделал первый перелом. От прикосновения его рук Фингон почувствовал, что дышать стало легче — видимо, Майрон теперь давал ему свою силу.

А потом пришла боль. Обезболивающее действовало, но Майрон был прав — полностью подавить ощущения оно не могло.

…

— Потерпи ещё, — сказал Майрон. — Семнадцатая.

— Да…

…

— Тридцать четвертая. Так, теперь нужно убрать этот осколок.

— Нет, прекрати. Я больше не могу, дай мне умереть.

— Можешь. Давай, говори! Ты же можешь говорить. Говори!

— Я… я не хочу с тобой разговаривать, — выдохнул Фингон. — Не могу сейчас говорить на синдарине… я забыл.

— Так говори на квенья. Ты же думал о чём-то, пока был в той яме? Ты же что-то помнишь?

— Ты плохо знаешь квенья, — Фингон улыбнулся бы, если бы мог. — Трудно с тобой говорить… Там я вспоминал слова… разные слова… стихи…

— Научи меня, — ответил Майрон. — Тридцать пятая.

Фингон не выдержал и застонал.

— Какое у вас первое слово?

— Главное?.. То есть…

— Да нет, не чьё-нибудь там имя, — криво усмехнулся Майрон, — просто первое слово в алфавите. Первая буква какая?

— Тинко… «т»… среди техтар… ну, гласных… первой идёт «а»…

— И что у вас там на «а»?

— Какое слово на «а» первое? Aha, «ярость».

— И что? — Майрон убрал скальпель и взял другой, подлиннее. — С Мелькором такое может быть? Про него можно сказать aha, когда он гневается?

— Нет… — сказал Фингон… — не думаю… есть ещё orm"e и rus"e, — это тоже гнев, раздражение… Но aha — это праведный гнев… обдуманный. Заслуженный, если так можно сказать… Есть такие строки у Маглора…

— Отлично, давай строки. Ага, прекрасно, вот осколок. Ага! Это можно просто выломать сейчас. Тридцать шестая.

— Я не… о…

У Фингона всё расплылось перед глазами.

— Да что ж такое! Ты что? — заорал на него Майрон. — А ну не смей! Слушай меня! Смотри на меня, Финдекано! Слышишь? Ах я, идиот! Череп! Там ведь тоже всё вдребезги! И он почти не сросся. — Майрон рывком распахнул дверцу шкафа, и — Фингон уже ничему не удивился, — надел на него, Фингона, лёгкую кожаную маску. — Натрон! — позвал он. — Натрон, иди сюда! Натрон, держи здесь! — Фингон почувствовал, как пальцы Майрона быстро пробегают по его голове, сдавливая, двигая; от этих движений его стало тошнить. — Говори со мной, слышишь?

— Кто это? — спросил Натрон.

— Пленник, — кратко пояснил Майрон. — Держи тут.

— Из Нарготронда? Там уже всё? Я думал, что Ородрет ещё…

— Это высокопоставленный нолдо и мы должны сохранить ему жизнь, — резко оборвал его Майрон. — Давай! Говори со мной, слышишь? Какое слово следующее?

— Aian… нет, нет, не aian… ahto… что это значит… не помню даже… Вот aica — «страшный, свирепый»… ещё «острый»… «яростный»… Aican'aro — имя Аэгнора… Понимаешь, это когда «зловещий» может означать хорошее; трудно объяснить. Огонь, который очищает…

— Да нет, всё понятно, — усмехнулся Майрон. — Хорошее слово. Дальше?..

Лишь в последнюю очередь Майрон разломал его скрюченные пальцы и снял искорёженное, растоптанное кольцо с рубинами.

Открыв глаза, Фингон увидел, что Майрон лежит на полу без чувств.

— Никогда не видел его таким. Он совсем выдохся. Шестнадцать часов подряд, кажется, так он сказал. Да что же с тобой такое сделали, — Натрон вздохнул. — Придётся тебе завтра ещё потерпеть. Пить хочешь?

— Да… только дай мне… кольцо. Пожалуйста.

Несколько лет спустя

Гил-Галад сидел, постелив синий плащ на мягкий белый песок и прислонившись к огромной сосне. Он смотрел на море, за которое только что упало солнце.

Нет, он не особенно верил в успокаивающие слова Кирдана; не верил в то, что из-за моря может прийти помощь. Особенно сейчас, когда он вспомнил, кем был раньше. Опыт прожитых в Средиземье лет, когда Гил-Галад был Татой, прародителем нолдор, научил его с недоверием относиться к мудрости и намерениям Валар.

Будучи Перворожденным, он не мог не узнать Варду — даже в облике Кирдана. Образ её был запечатлён в сердце каждого из них, и в любом обличье они могли распознать её. Татиэ много раз говорила супругу, что для её длительного пребывания в Средиземье есть какие-то личные причины, что Варда, видно, полюбила особенно кого-то из эльфов, и поэтому пребывает так долго в Средиземье — чтобы быть рядом с ним. Может быть, Татиэ, как женщине, было и виднее — но ему всё равно не верилось.

— Артанаро, — услышал он тихий шёпот за спиной у себя. — Артанаро, не двигайся, не оборачивайся. Пожалуйста. Артанаро, я хочу сказать тебе несколько слов.

— Матушка, — сказал Гил-Галад. — Матушка!.. Да, хорошо.

— Артанаро, я пришёл проститься. Не ищи меня. Я прошу тебя только об одном, дитя моё. Пожалуйста, сделай так, как я прошу, Гил-Галад: оставайся всегда королём. Королём и только королём. Прошу тебя, никогда, ни за что ничего не делай для своих родных и близких, ничего в обмен на их жизнь и счастье. Ни для кого и никогда. У тебя есть подданные — и люди, и эльфы, для которых ты единственная надежда. Не подвергай их опасности, не трать свою жизнь на помощь родным. Ты меня понял?

— Да, матушка, я сделаю так, как ты говоришь, я всё понял, — ответил Гил-Галад.

Он опустил глаза, и его плечо сжала знакомая, маленькая сильная рука в кожаной перчатке; Гил-Галад почувствовал невесомое прикосновение губ Фингона к своей шее. Через мгновение он всё же не выдержал и обернулся: фигура в чёрном плаще и маске исчезла среди погружавшихся в мрак светлых деревьев.

Сейчас

Они с Гватреном снова были в полной тьме, как раньше, когда встречались в пещере на границе Дориата. Карантир снова прильнул к его груди, Гватрен снова обнял его. Каменная плита-створка рухнула на неглубокую трещину-выемку в камне; Карантир успел бросить туда Гватрена и самому упасть туда, но выбраться никакой надежды у них не было. Всё оружие у них отобрали перед тем, как они попали в Ангбанд; у Гватрена, конечно, тоже ничего не было. Поднять эту плиту не могли бы не только двое, но даже и четверо самых сильных эльдар; даже, наверное, все братья Карантира вместе. Карантир был почти уверен, что и Майтимо, и Макалаурэ погибли и никто не станет пытаться хотя бы найти его тело.