Ловкость рук

Накануне секретарь оставил ему точный список посетителей: субсекретарь из министерства, президент майоркинского клуба, журналист Херардо Сегура.

Сеньор Гуарнер отложил в сторону речь министра, произнесенную перед членами сельскохозяйственной комиссии, и направился к себе в кабинет, где обычно принимал посетителей.

Молодой журналист сидел у письменного стола, держа на коленях портфель из черной кожи.

– Сеньор Сегура?

Юноша привстал; на вид ему было лет двадцать с небольшим: золотистые волосы, широко открытые, наивно взирающие на мир ясные глаза смущенно моргали. Сеньор Гуарнер протянул юноше руку, которую тот нерешительно пожал.

– Рад познакомиться.

«Трусишка», – подумал Гуарнер и, вспомнив, что его привычка в упор смотреть в глаза собеседнику могла еще больше смутить юношу, отвел взгляд в сторону. Депутат уселся в кресле н жестом пригласил посетителя последовать его примеру.

– У вас ко мне дело? Я вас слушаю.

Гуарнер сел не совсем удобно и поэтому чувствовал себя несколько натянуто. Он взглянул на руки посетителя: белые, тонкие н изящные, с длинными узкими пальцами, совсем не рабочие руки.

«Похоже, сын богатых родителей, – подумал Гуарнер, – может, даже из знатной семьи». Однако одет посетитель был весьма небрежно.

– Я корреспондент «Эль Алькасара», – начал юноша. Неимоверным усилием он заставил себя заговорить, но тут же снова замолчал.

Гуарнер улыбнулся. Робость юноши одновременно и удивляла и располагала в его пользу.

– Неплохое место для молодого человека вашего возраста. И давно вы его занимаете?

Юноша мешкал.

– Нет… несколько недель.

Он выглядел таким беззащитным, что хотелось помочь ему. Дрожащий голос его, однако, был приятен.

– Первое время, безусловно, весьма трудно. Пока не привыкнешь к своей профессии, всегда чувствуешь себя несколько неловко. Хотя и призвание есть. Потом все пойдет как по маслу. Я сам, помнится, когда начинал свою парламентскую деятельность, я имею в виду эпоху Каналехаса и Мауры, пережил такой период неустойчивости. А впоследствии даже не вспоминаешь об этих неприятных минутах.

Внезапно зазвонил телефон, и депутат с удивлением заметил, как юношу всего передернуло. Это становилось любопытно. Можно было подумать, что он чего-то боится. Депутат поговорил с полминуты и положил трубку.

– Я только что беседовал с одним вашим земляком, севильцем, лучшим моим другом. Это Рамирес, секретарь из Академии. Хотя не уверен, знаете ли вы его… Он уже лет пятнадцать, как не живет в Севилье.

Акцент юноши не был андалузским, и он поспешил сказать:

– Я не из Севильи. Наша семья из Барселоны.

Гуарнер улыбнулся так, словно это известие страшно его обрадовало.

– Вы каталонец? Там родились мои дед и бабка. Я сам почтя наполовину каталонец. Посудите сами, моя вторая фамилия Фонт, чисто каталонская.

Он придвинул свое кресло к креслу юноши, стараясь придать своим словам больше сердечности. Колени их почти касались.

– Мне довелось посетить ваш родной город недели три назад по случаю конгресса Кооперации. У меня там очень добрые друзья, и они меня так просили… Город необыкновенно красив. Просто удивительно, как он год от года растет и хорошеет.

– Да, я кое-что читал в газетах об этом конгрессе.

– Вполне возможно. Пресса придавала большое значение некоторым выступлениям. Может быть, вы помните мою речь.

Юноша отрицательно покачал головой. Гуарнеру показалось, что молодой человек нервничает, и он предложил ему сигару.

– Нет, спасибо.

Депутат закурил и продолжал:

– В этой речи я привел несколько цитат из Марагалля, привел по-каталонски, полагая, что это доставит удовольствие слушателям. Но, кажется, у меня не очень хорошее произношение, сидевшие в задних рядах ничего не поняли. – Он изобразил на лице легкую улыбку. – Необычайно жалко, когда недостает времени выучить то, что так хотелось бы знать.

Юноша ничего не ответил. Он сидел, вытянувшись в кресле, не снимая с колен портфеля. Время от времени он подносил правую руку к карману пиджака, но тут же судорожно отдергивал ее. Отчаявшись услышать что-нибудь в ответ, Гуарнер возвратился к первоначальной теме.

– Итак, полагаю, вы пришли по поводу проекта школьного образования. Вчера, уже поздно вечером, ко мне наведывались журналисты Сеги и Хавиер Баланьос. Вы с ними знакомы?

Нет, юноша не знал их. Глаза его глядели враждебно.

– Они просили меня осветить ряд вопросов в этом проекте. Бели вы желаете, я могу передать вам копню. Это позволит нам обоим избежать недоразумений.

Голос юноши прозвучал хрипло и глухо:

– Как вам будет угодно.

Гуарнер повернулся к нему спиной и принялся искать копию ва столе в груде беспорядочно сваленных бумаг. «Какие у него глаза».Внезапно у депутата вспыхнуло подозрение, но он не хотел поверить в него. Это было чудовищно.

– Помню, положил где-то здесь, но в этой куче будет трудно ее отыскать.

Юноша ничего не ответил. Депутат часто дышал, он почти задыхался и едва сдерживал себя, чтобы не оглянуться. Ему все же удалось это.

– Наконец-то, кажется, это она…

Гуарнер обернулся. Юноша встал и смотрел на него исподлобья. Его синие глаза моргали, точно их ранил слишком яркий свет, а его правая рука что-то сжимала в кармане. Гуарнер невольно отпрянул.

– Что с вами?

Ответа не последовало. Юноша смотрел на него так пристально, что депутат невольно отвернулся. Объятый состраданием, Гуарнер бросился к нему.

– Вам плохо?

Депутат схватил юношу за руку, которая не была в кармане, и попытался отвести его к дивану.

Но тот словно одеревенел, тело его напряглось, руку, казалось, свело, Гуарнеру не удалось стронуть его с места. Напряженный, неподвижный, он походил на гипсовую статую.

Схватив юношу за лацканы пиджака, Гуарнер с силой встряхнул его и тут же почувствовал на своем лице его горячее дыхание. И вдруг взгляд депутата упал на засунутую в карман руку юноши, сжимавшую какой-то темный предмет. Сердце Гуарнера тоскливо екнуло.