Ложь

тебя.

– Хорошо, хозяин. Но ты злой на бедняжку Аешу… Бедная Аеша, она так тебя любит, так лю-

бит.

– Ты меня любишь?..

– Да. Еще сильнее, чем любила патрона Рикардо.

– Ты любила Рикардо?..

– А ты не помнишь?.. Я сказала тебе об этом еще раньше, когда ты только приехал сюда, когда

157

еще не был женат на белой женщине. Я заботилась о нем, о его одежде, еде, о его виски…

– Его виски!..

– Иногда я приносила ему фрукты… как те, что принесла тебе. И он ел. Когда не пил много, то

ел… А иногда – нет, только просил виски и кричал, как сумасшедший… и швырял фрукты в голову

Аеши, если она не убегала. Но он был добр ко мне. Он клал руку мне на голову и смотрел на меня

своими такими большими и печальными глазами. Мне бы понравилось, если бы ты делал точно так-

же… Эта рука такая сильная…

Аеша схватила широкую, загорелую руку Сан Тельмо, лаская ее своими тонкими девичьими

пальчиками, а затем сама положила ее себе на голову, улыбаясь от радости и наслаждения…

– Какая тяже-е-елая… как корзина, полная одежды… Этой рукой ты разбил голову белой жен-

щины?..

– Ты в своем уме?.. Что ты говоришь?.. С чего ты это взяла? Кто тебе это сказал?..

– Никто не сказал, хозяин… Не смотри на меня так. Аеша не хочет, чтобы ты сердился, она хо-

чет быть с тобой. Твои сапоги в грязи… Я их почищу?..

– Брось…

– Я почищу сапоги, пока ты ешь фрукты, хозяин… Ты даже не хочешь пить?..

– Нет, пить я хочу…

– Выпей кокосового молока… Оно – сладкое… и холодное, как река на заре. Выпей все. Вот

так… Ты чувствуешь себя лучше, правда же?..

– Да.

– Ты тоже заболеешь, если не позаботишься о себе. Ты никогда не спишь и всегда бродишь. Ес-

ли сейчас ты хочешь поспать, я позабочусь о том, чтобы ни одна тварь, ни одна букашка не приблизи-

лась к тебе. Господин, умоляю тебя!.. Послушай хоть однажды бедняжку Аешу…

Деметрио взглянул на индеанку. Возможно, впервые он видит ее по-настоящему. Она такая

сочная, такая юная, как один из фруктов, на которых у него нет аппетита… Однако, все бесполезно!..

Ее забота надоела Деметрио, ее присутствие утомило его. Полудетский голосок Аеши звенит в

ушах, беся Деметрио. Но он думает о том, что это создание скрасило последние дни и часы его брата

Рикардо, и смешанное чувство благодарности и сострадания заставляет его мягко подняться, сдержи-

вая неистовое желание убежать и скрыться за маской приветливости и любезности.

– Хочешь, я принесу гамак прямо сюда, хозяин?.. Я могу быстро сбегать к дому Ботелей и снять

один из тех, что висят на веранде, так, что меня никто не увидит и не услышит… Аеша – очень про-

ворна и ловка, хозяин.

– Ты не должна так поступать, тебя могут принять за воровку.

– Хочешь, я попрошу ее?.. Хочешь,я скажу сеньоре Ботель, что гамак для тебя?..

– Нет, Аеша… Ты берешься за напрасный труд, я не воспользуюсь гамаком. Я слишком обеспо-

коен и не хочу спать.

– Патрон Деметрио… миленький… Ты бросаешь свои фрукты?..

Деметрио повернул голову, не подавая виду, что слышит ее. Он и в самом деле слеп ко всему, что его окружает. Лишь один образ переполняет его воображение, словно лишь одно женское лицо

вонзилось в его зрачки. И лишь одно только имя достигает его губ, его ушей. Оно исходит из сердца, словно растворившись в его собственной крови. Будто пробежав по венам, оно стало частичкой его

самого.

– Вероника… Вероника…

Это имя, кажется тает на его губах, как чудесное лакомство, как чистейшие медовые соты, со-

чащиеся в обмен на горькую желчь мироточащего сердца.

***

– Вы пишете Веронике письмо, дядя Теодоро?..

– А-а, Вирхиния!.. Я и не заметил, что ты подошла…

Как всегда при неожиданном появлении Вирхинии рядом с собой, Теодоро де Кастело Бранко

158

ощущает какую-то смутную тревогу. Успев торопливо исписать уже несколько листов до прихода пле-

мянницы, дон Теодоро отложил ручку в сторону… Но ясные, светлые, лицемерно-наивные глаза с по-

разительной быстротой уловили все написанное, а ее такие податливые губы натянуто улыбаются, по-

драгивая от волнения…

– Я думала, ты подождешь, когда напишет она, чтобы ответить ей.

– Для родственников нет необходимости соблюдать эти учтивые формальности… Оттуда, где

она сейчас находится слишком сложно отправлять письма!..

– Дядя, родненький, к'aк ты любишь Веронику!..

– Очень сильно, Вирхиния… Очень сильно!.. Были необходимы эти нескончаемые тоскливые,

тревожные недели, чтобы понять, что это создание для меня – по-настоящему родная дочь. Я только

теперь оценил, до какой степени дорог'a она моей душе…

– Да уж… Тем, кто уезжает, словно умирающим, прощается все… Нужно все ей простить…

– Ты думаешь?..

– Ну, не будь таким серьезным… не сердись… Ведь я тоже хочу знать, как она поживает!.. Я же

тоже сильно ее люблю… и, если Джонни, к счастью, забудет ее, будет любить ее только как сестру…

как же я буду любить ее!..

– Правда?.. Значит только Джонни был причиной всей твоей досады на Веронику, всех обид и

ссор с ней?..

Я был бы рад удостовериться в этом!..

– Можешь быть уверен… Ты повергаешь меня в смущение, заставляя признаться в этом, но не

было иной причины, иного повода… Это была ревность, сводящая меня с ума!.. Мысль о том, что она

должна выйти за Джонни… Дядя Теодоро, я люблю Джонни с самого детства, и я так страдала, так

страдала!..

– Ну, будет, будет тебе… Тебе не из-за чего печалиться. Твои страдания – в прошлом. Сейчас ты

– полновластная хозяйка ситуации. Немножко ловкости и хитрости с твоей стороны – и все твои меч-

ты осуществятся.

– Какой счастливой ты делаешь меня, говоря так, дядя Теодоро!.. Я хочу быть еще лучше, чем