Ложная девятка. Том четвертый

— О чем задумался? — Катя взяла меня под руку.

— Да так… О вторых шансах.

Она внимательно посмотрела на меня, но расспрашивать не стала. Это я в ней тоже любил — умение чувствовать, когда не нужно лезть с вопросами.

В зале итальянской живописи толпа была поплотнее. Туристы со всего Союза сгрудились у «Мадонны Бенуа» Леонардо да Винчи. Мы тоже протиснулись поближе.

— Леонардо писал это, когда ему было примерно столько же, сколько тебе сейчас, — сказала Катя. — Представляешь? В семнадцать лет создать такой шедевр.

— Ну, я в семнадцать тоже кое-что создаю, — пошутил я. — Голевые моменты, например.

— Сравнил! — фыркнула она, но в глазах плясали смешинки.

После пяти часов в Эрмитаже ноги гудели похлеще, чем после матча. Мы вышли на Дворцовую площадь, щурясь от яркого солнца.

— Все, — объявил я. — Мне нужно срочно есть. Иначе я упаду прямо здесь, и ты будешь объяснять туристам, что это экспонат современного искусства.

Катя рассмеялась.

— Хорошо, спортсмен. Пойдем в «Литературное кафе» на Невском. Там, говорят, бывал Пушкин.

— Главное, чтобы там были котлеты, — пробормотал я. — А то, что там бывал Пушкин, мой желудок не оценит.

В кафе действительно было атмосферно — старинные зеркала, лепнина, официанты в белых рубашках с бабочками. Мы заказали борщ, котлеты по-киевски и бутылку грузинского вина.

— За твое культурное просвещение! — Катя подняла бокал.

— За мою прекрасную учительницу, — ответил я.

Вино было терпким и ароматным. После музейных залов, в уютном полумраке кафе, с Катей напротив, мне было так хорошо, как редко бывало в жизни. Не эйфория от забитого гола, не радость от победы — просто тихое, глубокое счастье.

— Знаешь, — сказал я, — спасибо тебе.

— За что? — удивилась она.

— За то, что показываешь мне этот мир. Я ведь… я всю жизнь видел только футбольные поля и раздевалки. А оказывается, есть еще столько всего.

Катя накрыла мою руку своей.

— Это только начало. Завтра — Петергоф. Увидишь фонтаны, и все, пропадешь окончательно.

Она была права. Петергоф стал настоящим откровением. Мы приехали туда на второй день, взяв утренний автобус от Балтийского вокзала. Дорога заняла около часа, и всю дорогу Катя рассказывала историю создания дворца, как Петр I хотел затмить Версаль.

Когда мы вышли к Большому каскаду, я просто потерял дар речи. Десятки фонтанов, играющие на солнце струи воды, золоченые статуи — все это выглядело совершенно нереально, как декорация к сказке.

— Ну как? — спросила Катя, явно довольная произведенным эффектом.

— Это… это невероятно, — только и смог выдавить я.

Мы спустились к Нижнему парку, где фонтанов было еще больше. Июльская жара делала прогулку вдоль фонтанов особенно приятной — мелкие брызги долетали до аллей, принося прохладу.

— А хочешь сюрприз? — загадочно спросила Катя, когда мы подошли к неприметной аллее.

— Какой? — насторожился я.

— Пойдем, — она потянула меня за руку.

Мы свернули на боковую дорожку, и вдруг из-под земли ударили струи воды! Я отскочил, но было поздно — футболка уже промокла.

— Фонтаны-шутихи! — смеялась Катя. — Петр I любил так развлекать гостей!

— Ах ты! — я попытался ее поймать, но она убежала, смеясь.

Мы носились по парку, как дети, попадая то под одни фонтаны-шутихи, то под другие. В конце концов, промокшие насквозь, мы упали на траву в тихом уголке парка, тяжело дыша и смеясь.

— Ты с ума сошла, — говорил я, выжимая футболку.

— А ты думал, культурная программа — это скучно? — она лежала рядом, раскинув руки, и солнце играло в капельках воды на ее лице.

Я перевернулся на бок, опершись на локоть, и смотрел на нее. Мокрые волосы прилипли к щекам, тушь немного потекла, но она никогда не была красивее, чем в этот момент.

— Катя, — начал я и запнулся.

Она открыла глаза и посмотрела на меня. В ее взгляде было столько тепла, что слова больше не понадобились. Я наклонился и поцеловал ее. Это был не первый наш поцелуй, но почему-то именно там, в Петергофе, на траве, под июльским солнцем, он казался особенным.

— Пойдем, — сказала она, когда мы немного пришли в себя. — Ты еще не видел Большой дворец изнутри.

Остаток дня прошел как во сне. Мы бродили по дворцовым залам, восхищались видом на Финский залив, фотографировались у фонтанов (благо, солнце быстро высушило нашу одежду). К вечеру, уставшие, но счастливые, вернулись в Ленинград.

Третий день был посвящен прогулкам по городу. Мы начали с Исаакиевского собора. Подъем на колоннаду — 262 ступени по узкой винтовой лестнице — далась нелегко даже мне.

— Уф, — выдохнул я, выбравшись наконец на смотровую площадку. — Это похлеще, чем кросс на предсезонке.

Но вид того стоил. Весь Ленинград лежал как на ладони — Нева с ее мостами, золотые купола соборов, строгие линии проспектов.

— Смотри, — Катя показывала в сторону залива. — В ясную погоду отсюда можно увидеть Кронштадт.

Мы стояли, прижавшись друг к другу, и смотрели на город. Ветер на такой высоте был довольно сильный, и Катя зябко поежилась. Я обнял ее крепче.

— Не жалеешь, что поехала со мной, а не с подругами куда-нибудь на море? — спросил я.

— Ни капельки, — она повернулась ко мне. — Море никуда не денется. А показать тебе Ленинград — это… это важно для меня.

— Почему?

Она задумалась, подбирая слова.

— Потому что хочу делиться с тобой тем, что люблю. Хочу, чтобы ты видел мир так же, как я. Ну, или хотя бы понимал, почему я вижу его именно так.

После Исаакия мы долго гуляли по набережным. Ленинград показывал себя во всей красе — величественные дворцы отражались в темной воде каналов, чайки кружили над Невой, где-то вдали играл уличный музыкант.

Обедали мы в маленьком кафе на Васильевском острове. Простая столовская еда после вчерашнего ресторана, но почему-то эти котлеты с пюре казались вкуснее любых деликатесов.

— Знаешь, что я думаю? — сказала Катя, размешивая сахар в чае.

— Что?

— Что ты не такой простой, как хочешь казаться. Вчера в Эрмитаже, когда ты смотрел на Рембрандта… В твоих глазах было столько всего. Как будто ты понимаешь больше, чем говоришь.

Я напрягся. Иногда Катя была слишком проницательной.