Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов

Позже.

Мы замкнули первый круг орбиты, но не увидели и следа корабля Саркки. Есть только одно место, куда он мог скрыться, и перед нами не стоит вопроса, что делать, несмотря даже на то что запас горючего угрожающе мал. Сейчас мы на подходе и снимаем все на видео, передавая его через кьюфон прямо на Терминус. Если мы погибнем, за нами придут другие.

Черное зеркало червоточины бросается на нас, а потом кругом расцветают звезды.

Тысячи звезд, пылающие самоцветы, горстями разбросанные всюду, куда ни глянь. Звезды всех цветов и пряди светящегося газа между ними.

Мы в сердце шарового скопления, на орбите планеты вдвое больше Земли, от полюса до полюса одетой льдом. В небе так много звезд, все они такие яркие и так близки друг к другу, что мы только через несколько минут находим среди них солнце планеты — неприметный красный карлик, тусклый и скромный, как все пятнадцать звезд, подаренных нам джакару, теряющийся на фоне соседей.

В миллионах километров от лимба ледяной планеты — группа из шести червоточин, расположенных по углам шестиугольника. Корабль Саркки движется к ним на голубом пламени твердотопливного двигателя.

Вокруг меня взрывается шум голосов: корабельная команда ошеломленно гадает, куда могут вести червоточины, обитаема ли ледяная планета, есть ли в этой системе или в других обитаемые планеты, луны, планетоформированные астероиды.

— Это же новая Империя! — восклицает кто–то.

Мой кьюфон звонит.

«Видела? — говорит Нилс Саркка. — Рискнешь за мной?»

— Ты не нашел, что искал.

«То, что я нашел, еще лучше!»

Кто–то из команды говорит, что запас топлива близится к критической точке. Едва хватит вернуться к червоточине, из которой мы выскочили. А если не вернемся, запасной корабль нас ни за что не найдет. Мы останемся зимовать здесь.

Я прошу Нилса Саркку вернуться с нами, но он с хохотом обрывает связь. А потом, приближаясь к горловине червоточины, посылает короткое видеосообщение. Я наконец вижу его воочию и поражаюсь. Прежде он был хорош собой, имел крепкое сложение, но после шести месяцев одиночества в замкнутом пространстве и на голодном пайке он походит на жертву кораблекрушения: длинные седые волосы стянуты на затылке, впалые щеки под нестриженой бородой, запекшиеся губы, глаза запали в темные глазницы. Но взгляд живой и улыбка, как у марафонца, коснувшегося грудью ленты после долгой изматывающей дистанции.

«Я называю эту звезду — эти ворота к несказанным чудесам — звездой Саркка. Я пришел сюда от имени человечества и иду дальше ради человечества. Однажды я вернусь с полным и окончательным ответом на парадокс Ферми. А пока — не судите меня».

И он исчезает. Мы летим к червоточине, которая вернет нас к звезде G0, команда все болтает о новых мирах и неисследованных звездах, и я думаю: а что, если он прав?

Если все–таки он — герой, а я — злодейка?

АЛЕКСАНДР ИРВИН СЕДЬМОЕ ПАДЕНИЕ

Александр Ирвин продал свой первый рассказ в 2000 году в «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» и с тех пор не раз печатался в этом издании, а также в «Asimov’s Science Fiction», «Subterranean», «Sci Fiction», «Strange Horizons», «Live Without a Net», «Lady Churchill’s Rosebud Wristlet», «Starlight 3», «Polyphony», «Electric Velocipede» и других. Его перу принадлежат романы «Осколки нефрита» («Scattering of Jades»), «Один король, один солдат» («One King, One Soldier»), «Теснина» («The Narrows»), «Выкуп» («Buyout»), «Железный Человек. Вирус» («Iron Man: Vitus»). Рассказы писателя представлены в сборниках «Песнь Россетти» («Rossetti Song»), «Непредвиденные последствия» («Unintended Consequences») и «Фотографии из экспедиции» («Pictures from an Expedition»). Александр Ирвин живет в Садбери, штат Массачусетс.

Нижеследующая захватывающая история переносит нас в раздробленное на части общество, медленно сползающее в варварство после величайшей катастрофы, поставившей его на колени; немногие разобщенные люди пытаются держаться за обломки знания и культуры Прежних Дней — дорогой ценой для себя самих.

Cтарик Уорнер ронял слезы на гниющие доски сцены. «Я проехал тысячи миль, — думал он, — в такое скверное время года, но даже здесь книги обратились в прах, давным–давно унесенный ветром вместе с опавшими листьями». Он плакал не из–за того, что забрел слишком далеко на север, слишком поздно, и теперь зима наверняка настигнет его прежде, чем он сможет опять убраться к югу, и будет по–настоящему большой удачей, если он сумеет пережить это путешествие. Он плакал не по Сью и ребенку, которого она родила, а может, и не родила ему. Старый Уорнер оплакивал голоса, звучавшие когда–то в театре, посреди которого он стоял, страницы книг, где были напечатаны слова, которые эти голоса произносили. «Я умру, так и не увидев их», — подумал он и неожиданно для себя заговорил.

— Посмотрите, какое ничтожество вы из меня сделали, — сказал он. — Похоже, вы играете на мне; вам ведомы все мои паузы; вы ковыряетесь в самом сердце моей тайны; вы извлекаете из меня звуки, от самой низкой ноты до верха моего диапазона; но в этом маленьком органе много музыки, прекрасный голос…

Он умолк и стоял, беззвучно плача. Немного погодя он нашел в себе силы закончить:

— Однако вы не можете сделать так, чтобы он заговорил [16] .

Пустые развалины Театра Мендельсона на бывшей территории Мичиганского университета не ответили, а дальше Уорнер не знал.

16

У. Шекспир. Гамлет, принц Датский. Пер. М. Лозинского.

— Мечта каждого актера — играть Датчанина, — сказал отец Уорнера.

— Кто такой Датчанин? — спросил Уорнер.

Ему было одиннадцать, и он еще играл в основном женские роли. Офелию одну из ведьм в «Макбете», Розалинду. Отец говорил, что он подает надежды.

— Ты слишком стар, Уорнер, — сказал он себе. — Во всяком случае, слишком стар, чтобы играть эту роль. Зачем ты ищешь?

Он говорил так каждый раз, это был его ритуал, его таинство неудачи, повторявшееся в библиотеках от Скалистых гор до затонувших призраков великих восточных городов. И, как делал это всегда, Уорнер полез в рюкзак и отыскал тонкую перевязанную пачку бумаги — все, что у него было от пьесы, которой он посвятил жизнь. Он перечел ее: акт первый почти полностью, спасенный из пожитков отца, по половине и еще отрывки актов второго и третьего, причем в обоих третья сцена целиком (в дороге Уорнер произносил вслух монолог Короля, чтобы не задремать на спине Тачстоуна, и отвечал гамлетовским «И буду ль я отмщен?», обращаясь к лесам и полям, что были когда–то Соединенными Штатами Америки); всего по несколько строк из актов четвертого и пятого. Его не раз поражало, насколько маловероятно было, что его знание пьесы будет так очевидно убывать от начала к концу. Разве не следовало ожидать, что у него окажется понемногу от каждой части? Слова, слова, слова. Сам история, Уорнер двинулся дальше.

Собранные части пьесы, однако, усиливали его уверенность в том, что он исполняет предначертание судьбы. Каждая страница, каждая строчка, которые он находил гибнущими в библиотеках, школах и жилищах, чьи давным–давно умершие владельцы не сожгли все свои книги вместо дров во время Долгой Зимы, побуждали его искать дальше. Уорнер жил лишь ради того дня, когда сможет собрать воедино текст, распределить роли, отыскать театр подальше от Миссионеров и услышать слова, звучащие вновь так, как они должны звучать.

Сент–Луис выглядел намного хуже, чем Чикаго или Кливленд. Уорнер видел рисунки и даже кое–какие фотографии городов Восточного побережья или того, что от них осталось. Сент–Луис был очень похож на эти фотографии. Падение отверзло все разломы в земной коре, и, по словам отца, Мемфис и Сент–Луис были уничтожены землетрясениями, прежде чем пожар и наводнение окончательно превратили эти города в руины. С другого берега Миссисипи Уорнер видел остатки опор Арки, одна выше другой. Вода закручивалась вокруг их оснований и переливалась над развалинами Лаклидс–Лэндинг. На этом берегу они остановились посреди огромного железнодорожного депо, с локомотивами и вагонами, валяющимися там, куда забросило их землетрясение, сорвав с рельсов. Они осторожно подошли к урезу воды и ждали у подножия разрушенного причала, где написанная от руки табличка гласила: «Чтобы переправиться, машите белым флагом».