Лучше не бывает
Шрифт:
Дьюкейн, нахмурившись, смотрел на морское сияние.
— Кто еще знает эту историю?
— Никто. Только Ричард и Эрик.
— Почему вы держали это в тайне?
— Гордость, — неуверенно сказала она.
— Да. А это превратило все это в настоящий ужас. Вы заразились демоническим началом Эрика.
— Знаю. Когда это все произошло, все рухнуло. И рухнуло, главным образом, мое представление о себе, о своей цельности. Это странно. И вот почему я не пыталась предотвратить развод с Ричардом. Что-то во мне сломалось во время этой сцены в бильярдной. Случилось так, будто чувство вины превратилось в осязаемый предмет и вошло внутрь меня.
— Вы должны избавиться от этого чувства, Пола. И не только ради Эрика, а ради себя самой.
— Может быть, но когда Эрик приедет…
— Вы должны употребить свой
Послышался резкий хруст гальки, и чья-то тень скользнула рядом с ними, как ящерица. Это был дядя Тео.
Тео выглядел бледным и сухим на ярком солнце. Большой круглый купол его черепа нависал над его сморщенным собачьим личиком, как шлем. Он смотрел на них, сморщившись, со слегка насмешливым неодобрением. Он сказал:
— Пола, вот письма для вас. Три письма упали на камни. Он поколебался, как бы ожидая приглашения остаться, но тут же быстро отошел и, сгорбясь, с шумом ступая по гальке, удалился прежде, чем Дьюкейн успел произнести:
— О, Тео…
Пола смотрела ему вслед.
— Он кажется таким подавленным в последнее время. Хотела бы я знать, что происходит в его голове? Бедный Тео. Джон, я бы хотела, чтобы вы серьезно поговорили с ним. Пусть он вам скажет, в чем дело. Вам-то он скажет.
Дьюкейн издал легкий смешок.
— О, — Пола взглянула на письма. — Одно от Эрика. Он уже в Суэце.
— Лучше прочтите побыстрей, — сказал Дьюкейн. Он отвернулся, щуря глаза против света, стараясь разглядеть купающихся детей. Он заметил, что уже начался прилив, по тому, что лиловатые водоросли, видимые только в это время, сейчас как будто потемнели в чистой зеленоватой воде, приблизившейся на несколько шагов к месту, где сидели он и Пола. Бесцельно озабоченный Тео медленно уменьшался, удаляясь все дальше.
Через минуту Дьюкейн услышал странный звук рядом. Он обернулся и увидел, что Пола закрыла лицо рукой. Ее плечи вздрагивали.
— Что стряслось, Пола?
Пола продолжала трястись, из-под прикрывающей лицо руки слышался низкий хриплый звук. Другой рукой она протянула ему письмо Эрика. Дьюкейн прочел:
«Морания»
Суэц
Моя дорогая Пола,
Сразу скажу тебе, чтобы не ходить вокруг да около: я встретил на корабле совершенно потрясающую девушку и собираюсь жениться на ней. Как неожиданна жизнь! Мне казалось, что судьба моя управляется богами. Но как часто они действуют неожиданно! Я хотел вернуться в Англию потому, что мне казалось, я тебе нужен. Но каким незначительным кажется все это теперь. Прости, что я так выражаюсь, но чем яснее я говорю, тем лучше для тебя. То, что я принимал за желание видеть тебя, было на самом деле охотой к перемене мест или магнетизмом моей судьбы, влекущей меня назад. Все сложилось совершенно чудесно. Мы сейчас покидаем корабль и вылетаем в Каир. (Если помнишь, я всегда мечтал поглядеть на пирамиды). А после мы вылетаем в Нью-Йорк и в Чикаго с целью познакомиться с родственниками Анжелики. (Ее отец случайно оказался большим человеком в мире искусства, и у нее куча денег, что, конечно, неважно, и я об этом и не догадывался поначалу. Она — великолепный человек).
Прости меня, Пола, что делюсь с тобой своим счастьем, но невозможно его утаить. Я знаю, как ты ждала меня и надеялась. Поверь мне, я думаю о тебе. Но сейчас нам ни к чему встречаться. Есть много такого между нами, что Анжелике будет нелегко понять. Она — совершенно ничем не омраченный человек, и я не хочу потрясти ее мрачными рассказами о прошлом. (Это я пишу на случай — вдруг ты ее встретишь, хотя, думаю, это маловероятно. Мы собираемся в кругосветное путешествие после свадьбы, а жить будем, возможно, в Сан-Франциско, где мне будет хорошо работать). Я уверен, что ты простишь мою слабость. Ты — очень сильная женщина, тебе чужды зависть, ревность и суета. Я глубоко верю в то, что скоро смогу поделиться и с тобой моим богатством, сожалея о том, что больше тебе ничем не могу помочь, хотя ты почему-то уговорила себя, что только
я способен оказать тебе помощь. Я говорю тебе: я счастлив и свободен от прошлого. Мое самое искреннее желание — однажды услышать и от тебя то же самое.Эрик
P. S. Пожалуйста, обязательно уничтожь это письмо.
Дьюкейн посмотрел на Полу. Ее лицо преобразилось. Оно как будто расширилось, глаза и рот широко открылись, и он понял, что она смеется. Ее лицо, освободившись от сковывавшей его маски, расслабилось и сияло. Так как она все хохотала и хохотала, Дьюкейн тоже засмеялся, и они стали смеяться вместе, раскачиваясь и кидая пеструю гальку в сторону моря.
Наконец Пола подобрала письмо, упавшее между ними, и разорвала его на мелкие кусочки. Она рассыпала их над своей головой.
— Смотрите, как можно расправиться с пугалом.
— Теперь я понимаю, что вы имели в виду, говоря об абсурдности, — сказал Дьюкейн.
— С Эриком на кораблях всегда что-то происходит!
— Добрая, милая Анжелика, благослови ее Господь. Мне кажется, он убедил себя в том, что я умоляла его вернуться!
— Пола, у вас теперь все снова прекрасно, — сказал Дьюкейн, прикасаясь к подолу ее желтого платья.
— Да, Джон. Не знаю, как вас благодарить…
— Вы ведь не жалеете о том, что рассказали мне, а?
— Нет, нет. Я по-другому на все взглянула. По-другому…
Дьюкейн довольно неловко встал. Он надел пиджак, поднял воротник рубашки и пригладил волосы. Он мог видеть сейчас Барбару и близнецов, бегущих вдоль берега к ним.
Вдруг он сказал:
— Пола, вы все еще любите Бирана?
— Да, — ответила она, ни секунды не колеблясь. Помолчав, она сказала:
— Но, конечно, уже не…
— Что такое? В чем дело? Посмотрите на детей, Барби, что такое?
— Пирс. Он уплыл в пещеру Гуннара и сказал, что останется там до отлива, и он так и сделает, я знаю, он так и сделает!
34
Внутри пещеры было необыкновенно тихо. Пирс, плывя брассом, делал длинные беззвучные гребки, заставляя свое тело скользить как рыба в воде, и делая как можно меньше усилий. На нем были легкий свитер и брюки, шерстяные носки и резиновые ботинки. Водонепроницаемый электрический фонарик лежал в кармане брюк, привязанный веревочкой. У него с собой были и часы, тоже водонепроницаемые. Он еще никогда не забирался так глубоко в пещеру; дневной свет, светивший из-под темной дуги входа, стал смутным. Он едва различал равномерные движения своих слегка фосфоресцирующих рук, нарушавших темное спокойствие воды. Кругом ничего нельзя было различить.
Намерение Пирса остаться в пещере на время прилива стало в период его созревания настоящим наваждением, его невозможно было объяснить рационально. Конечно, оно было связано с Барбарой, но, вернее сказать, что идея пещеры поглотила идею Барбары. Большая черная стрела указывала путь в эту магнетическую тьму. Унижение, пренебрежение и отчаянье смешались в сгусток желания, целью которого была уже не Барбара. То, что это испытание может закончиться смертью, больше всего притягивало его. Но гипотеза реальной смерти была даже несущественной для него. Концепция смерти росла в уме Пирса, она расширялась, сияла странно-ослепительным блеском, и она перестала быть только физической возможностью или утешением, но стала высшим объектом любви.
Далекий свет от входа в пещеру совсем исчез, и Пирс скользнул теперь в черную безвидную сферу. Он продолжал плыть и, оглянувшись, увидел какой-то намек на свет, но уже не видно было низкой белой дуги дневного света. Он, должно быть, повернул за угол внутри пещеры. Он пошарил в кармане, ища фонарь, и, стряхнув с него воду, включил. Луч света был длинным и мощным, но, казалось, что воздух превратился в пыльную субстанцию, мешавшую распространению света. Пирс высветил верх пещеры, где-то высоко над ним, и стены, круто уходившие в воду, украшенные коричневыми водорослями, как будто мерцающими ожерельями. Пещера была приблизительно двадцать ярдов шириной. Направив фонарь наверх, Пирс сделал несколько гребков назад, и черта дневного света неожиданно материализовалась в темноте слева от него, похожая на длинное беловатое зерно, показавшееся у него над головой совсем близко. Он как будто потрогал его. В то же самое время движущееся пятно от фонаря над ним исчезло.