Лучший приключенческий детектив

— Позвоню тебе через день-два, хорошо? Только продиктуй мне свой домашний или рабочий телефон.

Мы обменялись номерами всех имевшихся в нашем распоряжении телефонов и, когда Зоя собиралась отойти, она едва не столкнулась с подошедшей Алиной.

— Ты хорошо знаешь эту девочку-официантку? — весьма непринужденно поинтересовалась она, когда мы уже ехали домой.

— С чего ты это взяла? — вполне, как мне показалось, искренне изумился я. — Я ее вижу второй раз в жизни. Кстати, в тот вечер, когда я тебя подобрал, меня обслуживала именно она.

— В «Пирах Лукулла»? — уточнила Алина. — Или…

— А где же еще? — строго прервал ее я, в который раз поражаясь, насколько это тонкая штука — бабье, совсем не уступающее звериному, чутье…

* * *

Пропустив Алину вперед, я вдруг вспомнил, что сегодня в почтовый ящик еще не заглядывал. Ага, «Зеркало недели» и…письмо. Екнуло сердце — не с развалинами ли замка Губкив этот конверт?

— Подожди, я мигом! — крикнул Алине, которая уже вошла в лифт.

Везет же мне на замки! На сей раз, правда, конверт был украшен воротами замка Потоцких в Ивано-Франковске. А почерк… Почерк все тот же: каллиграфический, дядин…

Алина письмо в моих руках приметила, но в расспросы не ударилась. Молодец! Я вообще-то страшно не люблю, когда люди суют нос не в свои дела.

Но, наверное, что-то в моем настроении изменилось — я прочел это в Алининых глазах. Пока она готовила чай на кухне, я расположился поудобнее в кресле и вскрыл конверт.

«Приветствую тебя, Эд, ты настоящий племянник своего дяди. Будь я на твоем месте, тоже первым делом навестил бы Жоржа Уласевича и Платошку Покамистова. Первому верь как самому себе, а вот второй похож на чемодан с двойным дном — что там, на самом дне его души, не сразу и распознаешь.

Что там, интересно, наговорили обо мне старые друзья? Жорка, небось, в простое и, думаю, всплакнул, когда вы…Ну, сам понимаешь…

А Платон, полагаю, напустил туману. Подозреваю, что ты ушел от него в некотором смятении. Да, у него со мной старые счеты, Платошка человек злопамятный и вряд ли простил мне один, честно скажу, грешок а, может, и грех моей молодости. Трава забвения в его сердце не произрастает…

Знаешь, Эд, я сейчас похож на пешехода, который по «зебре» переходит улицу, а на него одновременно, в нарушение всех правил, несутся две машины. Почему та, справа, хочет размазать его по асфальту, он, в принципе, догадывается, но вот отчего жаждет его крови та, что слева, неясно. Может, эти машины-убийцы и объедут бедного пешехода, по крайней мере, он на это надеется. Хотя… Хотя как раз все предвещает обратное.

А вообще, не бери всю эту чепуху в голову, Эд. Ты, наверное, не раз задумывался, зачем я затеял эту одностороннюю переписку. Во-первых, у меня создается впечатление, будто я вживую общаюсь с родным племянником. А во-вторых… Положа руку на сердце, признайся: ты ведь заинтригован этой головоломкой, верно? Ничего не поделаешь! Ты очень похож на свою мать, а мою сестру: пока не докопаешься до сути, не отступишь. Только прошу: будь осторожен, Эд…»

Чаепитие прошло в некотором молчании. Отмечать покупку дома мне уже расхотелось, хотя об этом моем желании Алина осторожно и напомнила. Несколько раз она пытливо посмотрела на меня и все же не утерпела:

— Ты чем-то расстроен? Что-нибудь неприятное?

Я задумчиво посмотрел ей в глаза и неопределенно пожал плечами.

— Плохие новости, Эд?

— Нет. Просто у одного моего старинного приятеля проблемы, надо бы помочь.

Алина встала из-за стола и с грязными чашками в руках направилась к мойке. Но помыть посуду я ей не дал. В целом приятный день следовало все-таки завершить на мажорной ноте. Я подкрался к Алине и схватил ее в охапку — так, наверное, кавказский горец умыкает темной ночью невесту.

— Сумасшедший, у меня ж чашки! — задергала ногами Алина.

— Разве им не найдется место на моей широкой тахте? — жарко шепнул я прямо в маленькое, как пельмешка, и изящное ушко. Алина крупно вздрогнула — не отреагировать на непрошеное вторжение в сильнейшую эрогенную зону было выше ее сил. Я уже знал, что уши у Алины были ее слабым местом…

Глава IV

Грешен — когда надо мной ничто не висит, поспать люблю как сурок — хоть до обеда. Вот и сегодня проснулся поздно. Алины рядом не было — как и предупреждала, ушла искать работу. В объявлениях нашла пару вроде бы обнадеживающих адресов. Я ее понимаю — девочка совестится жить на мои деньги. В заначке кое-что еще есть, но она истончается с каждым днем.

На тумбочке у моего изголовья белеет вырванный из блокнота листок. Рядом чашечка кофе. Он, конечно, остыл, но какой трогательный знак внимания!

Что, интересно, в записке? Крупно, размашисто — «ЛЮБЛЮ!» Не скрою: чуть не подскочил на своем ложе, как гимнаст на батуте! Эта девочка, моя нечаянная квартирантка, объяснилась мне в любви! Хочется верить, что на полном серьезе, а не по настроению. Сам я это слово упоминать всуе опасаюсь. Если произнесу его — значит, для меня, Эда Хомайко, на ком-то сошелся клином весь белый свет. Увлечений и привязанностей у меня было много — несколько, пожалуй, десятков, но ни на ком из предметов моей то ли летучей, то ли более продолжительной страсти свет клином упорно не желал сходиться. Алина…Если честно, пока что объясниться ей в любви я тоже не готов.

Уже заканчивал бриться, как зазвонил телефон. Вальдшнепов…

— На пуговице обнаружены отпечатки чужих пальцев, — сообщил он. — Значит…

— Значит, Модест Павлович ушел из жизни не по своей воле?

— Скорее всего. Но вескими доказательствами в пользу этой версии мы, как понимаете, пока еще не располагаем.

— И как намерены поступить с делом Радецкого?

— Отправляем на доследование… Извините, Эдуард Васильевич, а не располагаете ли вы еще чем-нибудь новеньким?

Несколько мгновений я, как и в тот, прошлый раз, колебался — может, все-таки рассказать Владимиру Юрьевичу о том, что я получаю письма от дяди? А также о весьма, как на мой взгляд, сомнительных предположениях Платона Платоновича Покамистова? Нет, не надо. Официальное следствие внушает мне мало доверия: ну как можно было не усомниться, что крепкий, пусть не миллионер, но весьма преуспевающий мужчина в расцвете лет, непревзойденный профессионал, в чью компетенцию входит оценка вывозимых за рубеж произведений искусства, без всяких видимых причин вдруг решился выброситься с балкона собственной квартиры? Я еще немного помедлил и, наконец, ответил:

— Нет, Владимир Юрьевич. К сожалению, ничем свеженьким порадовать не могу.

— Эд, вы, вероятно, думаете, что мы отнеслись к расследованию формально? — неожиданно спросил Вальдшнепов.

— Угадали, — честно подтвердил я.

— Не хватает на все рук, — сокрушенно признался Владимир Юрьевич. — Если у кого за эти годы работы и прибавилось, так это у нас. Убийства, взрывы, похищения, грабежи…Ну, сами видите, что в стране делается.

— Вижу, — согласился я.

— Хорошо, что вам попалась на глаза эта пуговица. Ладно, прощаюсь. Обещаю, что доследованию уделим самое пристальное внимание.

Две чашечки кофе — холодного Алининого и горячего, сваренного собственноручно, резко подняли мой жизненный тонус. Я с интересом прочитал большую аналитическую статью в «Зеркале недели», потом задался вопросом — позвонить Зое или нет, как-никак, фотографии ей отдал позавчера? Наверное, да. Каким-то результатом, полагаю, она уже владеет.

— Не разбудил? — не представляясь, осведомился я, хотя Зоин голос вовсе не показался мне сонным.

— Да нет. Эд, пока что ничего утешительного, — она сразу узнала меня. — Я показала фотографии всем девочкам. Они не знают этого человека.