Луна как жерло пушки. Роман и повести

Она настолько погрузилась в работу, требовавшую беспрерывных разъездов, что не сразу даже поняла: она и сама, выпав из одной сети, не попала в другую…

Вновь появился Зуграву. Большую часть работы он взял на себя.

Выглядел Зигу словно бы по-прежнему. Почти никак не изменилась внешность, разве только перестал сутулиться, держался прямо. И все же он был совсем другим… Чувствовалось долгое отсутствие: то ли на фронте, то ли в партизанском отряде, кто может знать точно? Теперь он снова ходил в штатском. Блуза с большими карманами, вполне заменяющая пальто в холодные дни, на голове берет, очень удобный в том смысле, что в любую минуту можно снять и положить в карман. Легкие, на шнурках ботинки… И все же стоит только посмотреть на него — и сразу узнаешь солдата, побывавшего в боях, на фронте. Так и встает перед глазами солдатский ремень, грудь, крест-накрест пересеченная патронташами. Такие бывают у партизан…

Возможно, причина в напористой, упругой походке, напоминающей строевой шаг? Или же просто — кисет, в котором солдаты держат махорку? В любом случае движения его стали более решительными, манера говорить — увереннее, весомее… Чего там, с завистью думала Илона, Зуграву вернулся более искушенным человеком, более предприимчивым, более опытным, по-военному целеустремленным. Прошел соответствующую школу. Наблюдая за ним, она видела: слушая человека, он схватывал не только смысл сказанного, но и что-то более глубокое, важное. Не оставалось сомнений: когда Зигу развернется, приложит к делу руки, то захватит ими все разветвления подполья, подтянет его, устремит на борьбу, поставив на военные рельсы.

Так вскоре и получилось. Однако теперь места для Илоны не нашлось. Зуграву освободил ее от всех дел, даже от встреч со связными, оставив в строго обозначенном месте, да и то запретив с кем-либо общаться.

Она ждала нового задания. И в какой-то степени была одинока, сидела сложа руки. А военные сводки меж тем поступали четкие и определенные: с приходом весны бои стали более ожесточенными, наша армия громила врага, все упорнее продвигаясь на запад и на юг. На юг — это значило к Молдавии. Она же, Илона, ждала, скрестив руки на груди. Порою, когда становилось особенно тоскливо, она сравнивала себя с сухой веткой, срезанной с дерева и отброшенной от него подальше…

"Глупости! Слабость, вызванная бездельем", — принималась бичевать себя Илона.

Приход весны ощущался только в часы, когда начинался день или вечерело, — тогда можно было позволить себе выйти из строго засекреченной квартиры, находившейся в нижней окраине города, где проходила линия железной дороги, теснились пакгаузы и протекала река, к тому времени года заполнявшаяся водой, порой даже бурлившая кипением самых настоящих волн. Все, что расстилалось перед глазами, казалось в эти часы как бы увиденным впервые, до того били по сердцу и возня птиц, строящих гнезда, и трепетание бабочки над молодой травой, и пышное цветение дикого цикория…

Она пробиралась узкими тропинками, затененными с обеих сторон влажными, с облупленной штукатуркой стенами. Кривые лачуги, тесно жавшиеся одна к другой, с дымящимися печными трубами, были похожи на домики, какие рисуют дети.

Все, что расстилалось перед глазами, казалось Илоне живописным и поэтичным, она стала даже слишком часто употреблять уменьшительные слова: лавочка, старушка, детишки… Малыши с наступлением первых теплых дней уже бегали по улицам в коротких, открывающих пупки рубашонках. Вовсю щебетали птицы, жужжали пчелы, но вместе с тем все слышнее становился и гул самолетов.

Людям часто приходилось прятаться в погребах, жаться к стенам домов и заборам. Ведь пришла весна сорок четвертого года, и окраина была в курсе событий: наши успешно продвигались вперед, гнали с родной земли оккупантов. Доходили вести об антифашистской борьбе в Югославии, Польше, Франции… Поговаривали об открытии второго фронта.

Кому-то удалось рассмотреть опознавательные знаки на одном из самолетов… Он был английский!

Из укрытий выходили старухи, держащие за руки внуков, матери с грудными младенцами. Новость стала быстро распространяться: "Открылся второй фронт!"

"Открылся!" Но окраину потрясали взрывы, она утопала в крови: за несколько минут лачуги, на месте которых за год советской власти не успели построить приличные дома, были сровнены с землей. Их жителям никогда уже не придется встречать вернувшихся с победой наших.

Ошиблись целью летчики? Или же несчастная окраина стала жертвой налета только потому, что находилась по соседству с товарной станцией?

Илона чудом осталась в живых, однако теперь перед глазами у нее всегда были истерзанные тела детей.

Нетерпение ее все нарастало: когда же наконец наступит час тому самому заданию, о котором говорил Зуграву? И не только поэтому… В одну из встреч с Зигу, ставших, к слову, крайне редкими, узнав, что ей по-прежнему следует терпеливо ждать и что к другой работе ее уже не допустят, она внезапно высказала сожаление о том… что не имеет ребенка. Слова вырвались сами собой, она ни за что бы не поверила, что способна прямо говорить об этом.

Он улыбнулся сначала снисходительно, затем, увидев, как она взволнована, чуть сердечнее.

— Но как тогда задание? Если бы…

— Вот именно: если бы! Хотя бы осталось кому носить после меня имя!

— Что это на тебя нашло? — даже и теперь не понял он, хотя и старался, по обыкновению, уловить смысл, скрывавшийся за словами. — Остается борьба, разве этого мало? Если придется прыгать с парашютом? И не на нашей, на территории, занятой… — высказал он предположение, которое тут же и подтвердил: — Если схватят молодчики в коричневых рубашках?

— Остается борьба. И победа все равно будет за нами, — мечтательно проговорила Илона. — За нами, это не подлежит сомнению! Что правда, то правда: трудно бороться, когда у тебя на руках ребенок. И все же…

— Ты, кажется, не замужем, — продолжал он, задумчиво почесывая свой боксерский нос. — Старая дева, так, что ли… Другие в твои годы давно уже обзаводятся семьями. Это понятно: если завидуешь им, значит, нужно и тебе, как говорится, бороться на два фронта… Ясно? Добивайся победы, только в этом случае от многого придется отказаться.

— Я буду бороться за двоих! — клятвенно произнесла она.

"Боевое задание и… будущая мать… — У Зуграву на все была своя точка зрения. — Заговорила женщина: сейчас ей тяжело, не у дел, не может дождаться времени, когда ринется в пучину. Вот и прорвалось наружу. Хм, бороться не за двоих, а вдвоем. Скорее всего, с Волохом. Именно ему, убежавшему из тюрьмы, следует исчезнуть из поля зрения врагов. Сейчас, конечно, он снова на заметке у шпиков. В свое время станешь и матерью, пока же… Скоро, очень скоро… переживешь среди гор, в маленьком венгерском селе, свой медовый месяц!"

— Тебя назвали таким красивым именем, Илона.

— Да, красивым, только… Ты помнишь сороковой? Освобождение Бессарабии?

— Разве можно забыть двадцать восьмое июня!

— Я вернулась домой, была ко всему готова, они же, бедные…

— Кто "они"? — не понял Зуграву.

— Все это не так просто, Зигу, — взволнованно проговорила она. — Что поделаешь: мучаются под режимом Хорти. В то время как я…

— Ты борешься с его кровным братом — Антонеску. С Гитлером тоже.

— Немного поздно.