Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Хотелось бы, Лупоглазый…

— Будешь обучаться на токаря! Дай нам только убедиться, что ты стал нашим, — почти просительно сказал Рошкулец. — У нас еще столько чужаков, поверь мне, Ду-митру… Не обижайся, но мы хотим, чтоб ты был наш, с головы до ног, и не иначе.

В широко открытой двери конюшни вдруг показался Кирика. София из своего уголка за водопойной колодой с удивлением смотрела, как он непринужденно подошел к возчику, тронул его за плечо, чтобы тот обернулся к нему. Куда девалась его всегдашняя робость!

Пожалуй, растерянным казался возчик. Не потому ли он закричал на него во все горло:

— Где ты пропадаешь, парень, весь божий день? Да была ли у тебя хоть маковая росинка во рту? Что-то я тебя не видел за столом.

— Ладно уж, — протянул паренек, смущенный чрезмерной заботой возчика. — Я у доктора был.

— Что такое? Уж не заболел ли ты, чего доброго? — торопливо спросил Цурцуряну.

Кирика легонько оперся на ясли, потрепал лошадь.

— Я у глазника был, насчет очков.

Только сейчас Цурцуряну бросил взгляд в темный уголок, где молча сидела София.

— Что же с твоими очками? Хочешь, чтоб прописали тебе какие-нибудь покрасивее?

— Я их хотел совсем сбросить, дядя Думитру!

Мальчик дотронулся до его рукава, снял с него приставшую ниточку, потом вынул иглу, которую тот воткнул в хомут, легонько провел пальцем по паутине линий на ладони возчика.

— Как это цыганки по руке гадают? — спросил он вдруг. — Всю судьбу человеку рассказывают… За кусочек хлеба откроют прошлое, настоящее, будущее. — Он держал руку Цурцуряну и вглядывался в ладонь задумчивым взглядом, словно читая по ней.

Никогда София не видела его таким. Хотя нет — видела один раз: когда он пришел к ней в день ее рождения. Но тогда она не поняла его. А ведь он просто искал чего-то домашнего, неказенного, семейного… И вот он где нашел это — в конюшне, возле Цурцуряну, возле морды этой славной лошади, в широких ладонях возчика…

— Ох и красивые у тебя руки, дядя Думитру! — протянул мальчик.

Софика с удивлением заметила, как Цурцуряну вздрогнул, отнял руку, схватил иглу и начал прилежно чинить хомут.

— А я тебе шарфик купил, — торопливо переменил он разговор. — Как бы ты не застудил горло…

Рошкулец разнеженно засмеялся.

— Что? Такая теплынь, а я буду шею кутать? Что это на тебя нашло, дядя Думитру?

— Днем-то тепло, а ночи уже холодные, — глухо пробормотал возчик. — Так ты хочешь совсем очки выкинуть? Чтоб, значит, вовсе не носить очков? А доктор что говорит?

— Не позволил. Говорит — нельзя.

Мальчик насторожился, услышав шорох свежего сена, и тут заметил воспитательницу.

София Василиу встала и медленно подошла к ним обоим.

— Добрый вечер, София Николаевна!

— Ты не сердишься, что и я сюда пришла?

— Нет, не сержусь, — ответил он тихо. — Я был сегодня у доктора…

— Слышала, слышала, — кивнула она головой.

— Ну, я пойду, дядя Думитру, — прошептал мальчик, помолчав.

— Нет, ты оставайся, — удержала его София. — Я уйду.

Уже у самой двери она оглянулась:

— Товарищ Цурцуряну, мне на днях надо будет съездить в Котлону, родную деревню Иона Котели. Не могли бы вы свозить меня туда? Впрочем, мы еще успеем договориться с вами об этом.

15

Холодное утро. Но пройдет час-другой — взойдет солнце, пригреет, и ты сам как-то оттаешь, зашевелится в тебе забытая грусть о чем-то несбывшемся, упущенном…

Молдавская осень… Настанет полоса холодов, вот уже, кажется, совсем зима — и вдруг опять гепло, опять солнце.

— Товарищ Колосков! Сергей Сергеевич!

— Сергей! — это закричал справа самый маленький. — Расскажи нам дальше про Алешу! Расскажешь?

Урок гимнастики.

Вот стоит в строю Ион Котеля, единственный из учеников, у которого есть отец и мать. Он все такой же ребячливый, как в прошлом году, но на лице его с недавних пор появилось выражение обиды — единственная недетская черта.

Вот Миша Хайкин, Игорь Браздяну и Кирика Рошкулец. Хайкин так вытянулся за последнее время! Не то от слабости, не то от лени красивая кудрявая голова его никак не держится на плечах прямо, все время клонится к груди, и неокрепшая спина начинает слегка сутулиться, Миша не может стоять на месте, переминается с ноги на ногу, покачиваясь, как тростинка на ветру.

Только Игорь Браздяну держится свободно и непринужденно, даже развязно, все его тело, и руки, и ноги разболтаны, он не напрягает ни мышц, ни взгляда, ходит развинченной походкой. Такой он и в работе.

Зато в Рошкульце, как ни в ком другом, чувствуется, зреет что-то суровое, непреклонное, непримиримое — это поднимает его и в собственных глазах и в глазах окружающих.

На этом уроке гимнастики присутствовали и новички, которых еще никто и по имени не знал. Они проделали все упражнения, сейчас наступила перемена, и ребята требовали, чтобы физрук рассказывал им дальше про Алешу. Все уселись на досках, сложенных под стеной, и, щурясь на позднее осеннее солнце, приготовились слушать.

Ох, эта переменчивая молдавская осень…

Из-за нее Сидор то и дело попадал впросак. Он получил приказание обмундировать школьников-новичков. Погода стояла теплая, и завхоз выписал со склада летнюю одежду. Но пока выправили все документы, пока привезли эту одежду в общежитие, внезапно начались заморозки. Потребовалась совершенно другая одежда. А отвечать пришлось, конечно, ему. Он получил взбучку от Каймакана.

Потому-то Сидор и появился сейчас во дворе, волоча за собой чем-то набитый наматрацник. Мальчики столпились вокруг него.

— Разбирайте, ребята, — запыхавшись, крикнул он радостно, — выбирайте себе каждый по росту!

Несколько минут Мазуре стоял в сторонке, пытаясь отдышаться, а ученики развязали мешок и высыпали оттуда целую кучу курток и стеганых ватников. Все захохотали.

Мазуре смотрел на них в недоумении. Он так хотел порадовать их новой одеждой! Почему же они смеются? Что им не нравится? Завхоз смотрел на юные лица, на загорелые дочерна руки и наконец понял: зимние куртки, стеганые ватники в такой солнечный день… да еще во время урока гимнастики!