Луна как жерло пушки. Роман и повести

— Дядя Сидор, когда ты раздобудешь хоть несколько пар валенок? — с невинным видом спросил Игорь Браздяну. — Говорят, прошлой ночью несколько человек замерзло.

— Ничего, — возразил Хайкин, — недаром говорится: покупай телегу зимой, а сани — летом.

— Товарищ Мазуре, — Игорь сделал серьезное лицо, — шутки в сторону, но Хайкину нужно было бы подобрать кожух по росту, не то он замерзнет в мастерской во время работы.

— Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, — обернулся к Игорю Некулуца. — Смотри, как бы и тебе не пришелся по плечу этот кожушок. Вы ведь одного роста.

Среди всех этих шуток и смеха раздался звонкий голос дежурного:

— Завхоза товарища Мазуре к замдиректора товарищу Каймакану!

Сидор бросился собирать раскиданную одежду, но ученики его опередили. В одно мгновение все было засунуто в наматрацник. Двое рослых парней-старшеклассников подняли его на плечи и потащили в общежитие. Сидор поспешил вслед за ними…

Ветерок выхватил из окна кабинета и далеко разнес обрывки пренебрежительных слов:

— Где оконное стекло? Долго школа будет стоять с пустыми рамами? Тебя давно пора уволить. Ведь осень на дворе! Не сегодня завтра мороз!

А физрук все поглядывал на двухэтажное облупленное строение с маленькими окошками, где помещалось общежитие. Входная дверь, расшатанная, криво висящая на петлях, похожая на дверцу голубятни, была сейчас плотно закрыта на щеколду.

Колосков искоса поглядывал на эту дверь, представлял себе: он нажимает на щеколду, входит в коридор… классы, справа стеклянная дверь в библиотеку. Он открывает ее…

— Ну, Сергей, ну что же ты молчишь? — раздается требовательный голос одного из новичков. Мы же проделали все упражнения, расскажи нам дальше про Алешу. Он пошел на войну, сражался с фашистами… А потом?

Колосков вынул из кармана часы, задумался на минуту и потом начал:

— Да, как я вам рассказывал в прошлый раз, Алеша со стариком лежали в яме, обожженной по краям.

Они лежали и стреляли по очереди. Сержант изредка подносил им патроны, кое-какую еду и был. собственно, единственной их связью с окруженной частью.

Когда выдалась минута передышки, снова подполз сержант, но вместо того, чтобы принести им хоть что-нибудь поесть, дал каждому по нескольку гранат и передал приказ покинуть эту яму. Он указал на домик, стоявший в конце полянки:

„Проберитесь туда, спрячьтесь на чердаке. Если немцы пройдут возле этого домика, будете отстреливаться… Гранаты поберегите! Только на крайний случай!“

Колосков помолчал. Судя по его рассеянному взгляду, можно было подумать, что он рассказывает о чем-то совсем ему постороннем. А мальчики слушали, не пропуская ни слова, впились в него глазами.

— Сержант повторил, что из нового укрытия они непременно должны вести огонь, но что патроны ему вряд ли удастся еще принести.

Сержант лёг и пополз туда, где участились выстрелы.

Орудийная пальба вспыхнула вдали. Тяжкое уханье взрывов встряхнуло землю. Чувствовалось, как вздрагивает воздух и что-то с визгом проносится над деревьями и падает где-то, вспарывая лес и поле.

Оба солдата спрыгнули в пожелтевшую, влажную от инея траву перед домиком и бросились на землю. Но гул доносился словно из самых недр земных и сливался с гибельным воем воздуха.

Теперь Колосков уже не был хладнокровен. Казалось, что он рассказывав все это не ученикам, сбившимся вокруг него, что он вообще забыл об их существовании. Он смотрел куда-то вдаль и словно видел там то, о чем говорил.

— Этот вой! Хотелось оглохнуть, лишь бы не слышать. Хотелось вжаться в землю, дождаться затишья хоть на миг… И вдруг жерла всех орудий разом замолчали. Настала тишина, такая хрупкая, непрочная, какая бывает после тяжелой болезни.

Кто не знает, что после артподготовки начинается атака!

Старик первый поднялся на колени тут же, где лежал, и стал раскачивалься, причитая:

„Сейчас немцы нас тут пристукнут, увидят, что у нас оружие в руках…“

Он в страхе упал, поднялся, снова повалился, словно бил земные поклоны. Редкая седая борода… Жалобно сощуренные глаза в морщинистых веках…

„Идем отсюда, сынок, бежим, пока нас не заметили, — молил он, как помешанный, и оглядывался в отчаянии, — наших уже и не слышно — то ли отступили, то ли пушки их побили…“

А Алеша все время не спускал глаз с ближнего дерева. Он приник к ложу винтовки.

„Ложись!.. Молчи!“ — приказал он вполголоса.

Старик послушно лёг.

„А теперь, — продолжал Алеша, — попробуй доползти до наших, — может, разживешься патронами“.

Старик ожил чуть-чуть. „Может, я и харчей раздобуду?“ Запахнул по-стариковски шинель, подтянул пояс, сдвинул за спину подсумок и осторожно стал сползать под гору.

Алеша остался на посту.

Молчали птицы. Не жужжали насекомые. Не слышно было дыхания ночи, шепота леса. Луна скрылась за верхушками деревьев. Глаза разведчика были прикованы к стволу ближайшего дерева. Время стояло на месте… И вот наконец какое-то пыхтение, и вскоре подполз на четвереньках старик. Он повалился у ног Алеши.

„Нашел? Что приказали?“ — шепотом спросил Алеша, по-прежнему не отводя глаз от цели.

„Не осталось ни души… — простонал глухо старик. — И ни крошки хлеба…“

Алеша прервал его:

„Подойди поближе. Прицелься и будь начеку, пока я не вернусь“.

Старик не успел хорошенько приладиться, как тень Алеши замелькала между деревьев. Он прополз так, что трава не шелохнулась.

Вернулся Алеша перед рассветом в промокшей от изморози шинели, с разгоревшимся лицом.

„В лесу их уже нет. Пошли!“

Старик тяжело встал, поднял ворот, потер злые от бессонницы глаза.

„Куда мы пойдем, отощали совсем!“

Алеша зашагал впереди.

На опушке уже брезжил рассвет, а когда они углубились в лес, тьма только чуть редела. Они очутились на лесной дороге, скрытой высокими соснами. Дорожная колея была наезжена, видимо, грузовиками. Они шли все вперед, и вскоре им начали попадаться наспех отрытые окопчики, где — брошенная каска, где — стреляные гильзы, где — пустая фляга или консервная банка с немецкой этикеткой, с замерзшей на дне водой, где — потухший костер.

Но сколько ни искал старик, ему не удавалось найти ни крошки съестного. Наконец он, воровато оглянувшись, поднял и сунул в мешок обглоданный мосол.