Лунная радуга. Этажи(Повести)

Мы любили наш караул. В помещении для бодрствующей смены тонкой фанерной стенкой был огорожен прямоугольник с окном. Это комната начальника караула. Три телефона на столе. Часы… Старенькие, морковного цвета, с гирьками на потемневшей от времени цепочке.

Мне нравилось заступать начальником караула не только потому, что выполнение боевой задачи в мирное время налагало на всех особую ответственность и серьезность. Не только потому… Я заметил, что в карауле здорово раскрываются характеры людей. Некоторое однообразие казарменной жизни делало один день похожим на другой. Может, поэтому все с большой радостью восприняли весть о предстоящем заступлении в караул.

С любопытством приглядывался я к солдатам отделения. Наиболее интересным и примечательным из них мне казался рядовой Светланов.

Оговаривая со старшиной Буряком состав караула, я, как правило, брал с собой Светланова. Лучшего помощника не сыскать. О таких иногда говорят: «Заводной малый». Равнодушие, как черта характера, отсутствовало начисто. Энергии Светланова хватило бы на десятерых. Это он загорелся мыслью заменить в караулке жесткие диваны пружинными. Десять дней Светланов и еще несколько ротных умельцев строгали, пилили, клеили… Когда же мы пришли в караул, кто-то из солдат прилег на диван и блаженно протянул:

— Как в мягком вагоне…

Светланов радовался. Он схватил меня за Руку:

— Присядьте, товарищ ефрейтор… Как? Ничего?

Диваны действительно хороши. Еще не одна отдыхающая смена помянет Светланова добрым словом.

Идеи не покидали Светланова. Он организовал в караульном помещении библиотечку. Соорудил с ребятами стеллажи для книг… Как-то пришел ко мне с пустой банкой из-под сапожного крема и говорит:

— Товарищ ефрейтор, сколько мы таких банок выбрасываем… А что, если собрать их, а потом на завод отправить…

Предложение сорвала транспортировка. Оказалось, что стоимость посылки с пустыми банками немногим меньше, чем цена такого же количества банок с кремом.

Дожди тем летом часто гостили в наших краях. Однажды с полудня тучи обложили небо. А вечером, когда мы заступили в караул, настоящая гроза разверзлась над нами. Молнии рубили небо столь часто, что теперь уже темнота казалась кратковременной, как вспышка…

В половине третьего, оставив вместо себя Светланова, я пошел проверять посты. Молнии полыхают далеко на востоке. Но небо в тучах. И дождь, мелкий дождь… Он делает ночь липкой и унылой. Рядом со мной часто дышит рядовой Кравчук из бодрствующей смены. Мы идем быстро. Нужно обойти все посты…

На постах все в порядке. Возвращаясь по тропке вдоль озера, я спросил:

— Светланов здесь накрыл щуку?

— Ага, — отозвался Кравчук и, помолчав немного, добавил: — Товарищ ефрейтор, Светланов нынче плакал.

— Выдумываешь? — не поверил я.

— Точно. В курилке… Побачив меня и объяснил: дым в глаза попал… Смех один! Я-то зрячий…

Мы вернулись. Бодрствующая смена сидела за столом. Светланов что-то негромко рассказывал. «Молодец», — подумал я. Бодрствовать с двух до четырех очень трудно. Кто хоть разок побывал в карауле, тот знает почему. Спать хочется.

Мы сняли оружие и, стараясь не шуметь, подсели к столу.

Светланов продолжал:

— …Служил мой отец в Дальневосточной армии. На самой маньчжурской границе. А время тогда было неспокойное. Самураи вели себя нахально. И был в полку один пост. Самый дальний. Кругом тайга. А на полянке — длинный-предлинный склад ОВС. И вот однажды в четыре утра пришел разводящий со сменой. Глядь-поглядь, часового нет. А склад цел-целехонек… Даже пломбы на месте… Думали, гадали. Куда часовой делся? Потом вспомнили, что у него кто-то из родичей кулаком был. И решили, что перебежал парень к самураям… Следующий состав караула был проинструктирован особо. Заступили на посты комсомольцы-отличники… Что ж вы думаете? Ночь, ветер… Темень — глаза выколоть можно. Меняют смену в 12 ночи — нормально. В два — все хорошо. В четыре приходят — часового нет… И опять никаких следов борьбы. И пломбы, как пятаки, нетронутые… Тогда был отдан приказ ставить на этот пост двух часовых сразу… Служил в полку один старшина-сверхсрочник. Мужик мудрый. Таежник. И вызвался он заступить на этот таинственный пост. А в напарники моего отца выбрал. Достал старшина из каптерки две огромные овечьи шубы. И, ничего не объясняя, взял их с собой в караул. Ночью, отправляясь на пост, старшина берет шубу, другую дает отцу и говорит:

— Набрасывай… Да только не в рукава.

А время летнее. Отец влезает в шубу, а сам думает: «Ежели кто нападет — амбец! — руки не поднимешь…» Заступили на пост. Два часа ночи. Луна выходит поздно. Ветерок в тайге шумит. Не так, чтоб сильно, а шагов собственных не слыхать. Жутко! Ходит отец с одной стороны, старшина с другой… Иногда словом перекинутся. Время идет. Вот уже и смена должна быть с минуты на минуту. Восток розоветь стал. Вдруг по другую сторону, где старшина, значит, — глухой стук, словно упало что-то тяжелое. Потом выстрел… Отец на подмогу! Смотрит, старшина на земле лежит без шубы. А шуба его промеж кустов в лес убегает…

Светланов закуривает. Наши глаза горят нетерпеливым любопытством.

— И знаете, кто это был? Тигрица уссурийская… Логово ее по следам крови отыскали. Бросилась она старшине на спину, заграбастала шубу — и в лес… Тут он ее и ранил…

— Смекалистый парень, — сказал кто-то из солдат.

— Таежник…

Я ухожу в свою комнату. Слышал ли Светланов этот рассказ из уст отца? Или сам придумал? Неважно. Главное — бодрствующая смена не будет засыпать над шашками. Тема для разговора есть…

Вскоре ко мне заглядывает Светланов. Лицо у него бледное, усталое. Глаза красные, словно он и вправду плакал.

— Пойди отдохни, — говорю я.

Он качает головой. Спрашивает, можно ли закурить. И после заметного колебания говорит:

— Товарищ ефрейтор, вы пишете стихи… Проверьте это письмо, что нескладно, исправьте… Мне никак нельзя делать ошибок.

И я читаю письмо, написанное на листке ученической тетради крупным корявым почерком. Письмо девчонке, плохой и хорошей, которая не ждет солдата, а встречается с каким-то Федькой Шерстобитовым — студентом и пижоном. Письмо написано не блестяще. Я берусь творить его заново. Что я знаю об этой Галке? Она учится в техникуме и считает себя очень грамотной. Трудно писать незнакомой…

— У тебя есть фотография?

Я не психолог, но мне кажется, что, взглянув на фото, я сумею составить мнение о человеке. Светланов достает из бумажника темный квадратик, завернутый в слюду. Я смотрю на фотографию: круглое лицо, шестимесячная завивка. Я бы такую не полюбил. Когда вновь сажусь за стол, до меня доходит мысль: это и хорошо, что все любят разных. Пишу… Пишу со злостью. Даже стихи не захватывали меня так…

Позже Светланов переписывает все своим почерком. Письмо теперь будет без ошибок. Галка получит его и удивится. А может, и нет…

Солнце забирается на мои телефоны. Я открываю окно. Лесная свежесть и щебет ласточек даны мне в награду… Приходит Светланов.

— Письмо хорошее, — говорит он. — Но посылать я раздумал. Не поймет она!

— Не поймет? И черт с ней. Смотри, какое солнце над озером, сколько красок в небе и на воде… Ты запомни этих ласточек, этот рассвет. А завтра будет другой. И тоже необыкновенный. И девчонка будет. Единственная. Настоящая. Та, что никогда не изменит и всегда дождется. Главное — найти ее, узнать, увидеть… Для этого нужно иметь чистое сердце. И веру — необъятную, как эта синь…