Лунная радуга. Этажи(Повести)

— А щучка ничего, — сказал полковник. — Любишь ловить рыбу?

Дождь сек ветровое стекло, и дорога в свете фар казалась размытой, будто не в фокусе.

— Ловил ставридку на самодур, — с грустью вспоминал я. — На берег посмотришь, а он словно нарисованный… Лодка качается… Если косяк идет, только успевай вытаскивать.

— Поедем как-нибудь на ночь, — предложил полковник. — Возьмем с собой Лилю, Коробейника… Здесь в пятнадцати километрах озеро есть… Сказка! Рыба сама в лодку бросается. Поедем?

— Поедем!..

Туман лежал низко, у самой воды. Он был прозрачным, как разведенное молоко. Я раздвигал камыш руками, и они стали мокрыми и холодными, как лягушки. Это сказала Лиля. Она шла сзади, приподняв платье. Шлепала по воде длинными, загорелыми ногами. Она перехватывала мой взгляд и краснела. Тогда я отворачивался и видел тысячи росинок, блестевших на камышах. Тысячи росинок… И больше ничего.

У меня из-под ног вылетела утка. Маленькая, серенькая, она прыгнула, как мячик, стремгнула над камышом и пропала из вида.

Лиля капризничает:

— Хватит… Я хочу есть…

Передразниваю ее:

— Хочу есть… Хочу есть…

На том берегу солнце. В середине озера — лодка, как раз на полпути к солнцу. В лодке — Донской и Коробейник.

Лиля жует сухарь и рисует утку над камышами… Я не хочу ей мешать. Бросаю сучья в костер. А он седой-седой. И вредный — никак не хочет разгораться.

Коробейник тащит сетку, полную серебристых лещей. Они еще бьются друг о дружку. Полковник улыбается. Доволен. Я хватаю ведро и спешу за водой. Будет уха!

Мы хлебаем ее деревянными ложками, разрисованными петухами.

— Может, поговорим серьезно, Слава? — спрашивает полковник Донской. — Хватит смотреть на Лильку. Человек она и человек… Может, поговорим серьезно. Что ты думаешь о жизни, ефрейтор Игнатов?

Что я думаю о жизни?

Что я думаю…

Не было такого разговора. И рыбалка на озере не состоялась…

Полковник Донской высадил меня у казармы и поехал домой. А утром сыграли тревогу.

Есть слова, которые нельзя затаскать. Тревога — одно из них. Ее сыграли в половине шестого, на рассвете. И когда я выбежал из казармы, первое, что меня поразило, был резкий запах бензина. На плацу рычали машины. Они ползали, будто поеживаясь и морщась, недовольные мелким дождем и скользким грунтом. И сами они были мокрые. Сонные шоферы перебранивались между собой и курили сигареты. Поэтому ветровые стекла время от времени становились багряными, и тогда казалось, что выглянуло солнце. Но солнца не было. Просто шоферы делали крепкие затяжки.

Мое отделение ехало с артиллеристами, приданными нашему взводу. К машине было прицеплено орудие. Его длинный ствол то смотрел в серое небо, то прыгал ниже горизонта, угрожающе нацеливаясь на машину, идущую сзади.

В восемь пятнадцать мы развернулись в цепь и долго шли болотом. Наша рота шла тряским мхом, словно по матрацу. Синие бусинки черники дразнились на каждой кочке. Порою я ловчился, черпал прокуренными пальцами горсть холодных ягод. Другие тоже нет-нет да угощались черникой. И если б не оружие, не каски — все это напоминало бы загородную прогулку.

Вода проступала сквозь мох, мутной жижицей лезла на голень сапога. А когда я поднимал ногу для следующего шага, вода круглыми каплями дрожала на жирно смазанной кирзе. Чувствуя, что портянка в сапоге сухая, я смело ступал дальше…

Минут через сорок слева стали кричать:

— Рота, выходи строиться на дорогу!

Был завтрак.

Я стоял в очереди возле полевой кухни, когда увидел солдата со стопкой алюминиевых тарелок. Он подошел прямо к повару, и повар перестал брать у нас котелки, а ловко, постукивая черпаком, наполнил тарелку разваристой пшенной кашей, в которой темнели куски мясной тушенки.

Под невысокими осинами на плащ-палатках сидели офицеры штаба. И каша в тарелках предназначалась для них. Полковник Донской сидел спиной к кухне, он что-то говорил, поднимая руки кверху и в стороны. Потом солдат принес кашу в алюминиевых тарелках. Офицеры стали завтракать.

Небо было пятнистым: синим, желтым, но больше блеклым. Волнистые облака шли с запада; солнце светило на опушке леса, а там, где расположилась кухня, лежала тень.

Я тщательно подчищал хлебной коркой котелок, когда услышал голос полковника Донского:

— Вкусно, Игнатов?

Полковник проходил. Но я быстро поднялся и ответил:

— Так точно.

Полковнику пришлось остановиться. Он протянул мне руку.

— А ты замечал, что на учениях всегда пища вкуснее? — спросил он.

— Свежий воздух делает ее такой.

— А у нас в гарнизоне задохнуться можно, — весело возразил полковник. — Или ты в наряд по кухне не ходил?

— Ходил неоднократно.

— Котлы помнишь?

— Большие…

— В том-то и беда… В громадном котле так не приготовишь, как в маленьком…

Он обратился к замполиту. Сказал, что нужно заняться реконструкцией полковой кухни. И вместо одного большого котла поставить три маленьких.

Они пошли, продолжая разговор. И я так и не узнал, согласен ли замполит реконструировать кухню. Или его устраивает та, что есть… Я видел, как полковник Донской вышел на дорогу. Фыркнул его «газик» и поехал вперед, туда, где дорога терялась в лесу.

Нам еще несколько раз приходилось наблюдать машину полковника. Она обгоняла колонну, останавливалась на обочине. Полковник выходил из машины и внимательно следил за каждым из нас. Часто одобрительное выражение его лица сменялось озабоченностью, и тогда он громким голосом делал замечание какому-нибудь солдату или сержанту.

Во второй половине дня наш батальон был выдвинут в авангард с задачей обеспечить беспрепятственное продвижение главных сил полка. И в случае встречи с численно превосходящим противником захватить выгодный рубеж, чтобы дать возможность развернуться главным силам. Нас поддерживали танки и артиллерия.

Поздно ночью встретили «противника». Начался бой. В противогазах. Было скользко. Я несколько раз шлепнулся. Очки заляпала грязь. Пока оттирал, отстал от отделения. Кто-то похлопал меня по плечу и глухо (в маске) сказал:

— Чего ругаешься?

Я отмахнулся. И побежал дальше. Лейтенант Сиротов догнал меня, недоуменно спросил:

— Игнатов, неужели не узнал полковника?

— Виноват, — сказал я. — Противогаз у него как и у меня. Третий номер… Светланов! Ко мне!

Артиллеристы выкатывали орудие.

— Помогите! — распорядился Сиротов и поспешил на левый фланг.

Кто-то поскользнулся, и артиллеристы выпустили станины. Орудие поползло юзом. Взлетела ракета. И лес словно выбелили… Но все увидели, что метрах в десяти склон сопки обрывается уступом. И орудие ползло к этому уступу, заметно ускоряя ход. Я побежал к станинам, ползущим по траве, словно две жирные змеи… Но, как назло, ракета погасла; я едва успел коснуться станины судорожными руками — за что бы уцепиться… Внезапно Светланов — я узнал бы его фигуру из тысячи — бросился вперед, прыгнул и ухватился за ствол. Вероятно, силой прыжка он думал развернуть орудие, тогда бы оно непременно застопорилось. Но случилось наоборот, как на весах! Светланов приподнял станины, тормозившие своей тяжестью движение. И орудие покатилось быстрей.