Лужок черного лебедя

– Ты можешь выбрать приз, Макс, если хочешь, – сказал я.

Максин посмотрела на Дина. Дин кивнул.

– Ну, если Джейс разрешает.

– Жалко, что ты не можешь выиграть здесь друзей, Тейлор, – Гарри Дрэйк не мог уйти молча – он хотел, чтобы последнее слово осталось за ним.

– А мне много и не надо.

– «Много» – это сколько? Больше нуля?

– «Много» – это достаточно.

– Да? Кто, например? Кроме этого педика, Морона? – прошипел Ант Литтл.

Если ты говоришь правду, твои слова становятся оружием.

– Вы их не знаете.

– Д-д-д-а, Т-т-т-тейлор? – Гарри Дрэйк исользовал старую добрую шутку с заиканием. – Этт-т-т-то п-п-потому, что вс-с-с-се т-т-твои друзья в-в-воображаемые!

Ант Литтл и Даррен Крум хмыкнули.

Если я вступлю в перепалку с Гарри Дрэйком, я, скорее всего, проиграю.

Если промолчу, я точно проиграю.

Но иногда подмога просто появляется из ниоткуда.

– Эй, а это не тебя случайно я видел в том сарае в Стреншэме? – Алан Уолл искоса смотрел на Дрэйка. – Да-да, ты там дрочил на пару со своим другом. Знаешь, мне кажется, после этого у тебя вряд ли есть пр-во н-зывать кого-то «педиком».

Все мы, включая Максин, уставились на Гарри Дрэйка.

– Да пошел ты, кусок дерьма! – рявкнул Дрэйк.

Клем Остлер захохотал – смех у него был глубокий, гортанный, как у очень толстой женщины.

– «Кусок дерьма»? – Алан Уолл был всего на год старше нас, но он легко мог превратить Гарри Дрэйка в отбивную. – А ну-ка подойди сюда и повтори.

– Тебе показалось! Не знаю, что ты там видел, но я никогда не был в том сарае в Стреншэме!

– О да, ты прав, мне много чего «показалось». Мои глаза, – Алан Уолл постучал пальцами по вискам, – много чего «показали» мне! Н-пример, они «показали», как ты две н-дели назад сидел на сеновале с каким-то долговязым уродом из Бритцмортона, в коровнике, в стоге сена, в Герфордшире…

– Мы были пьяны! И занимались всякой фигней – просто ради смеха, понял? И мне плевать, что об этом думает, какой-то там сраный цыган…

Алан Уолл перепрыгнул через прилавок, и, прежде чем его ноги коснулись земли, Гарр Дрэйк уже был далеко – он убегал, не оглядываясь.

– Эй, вы двое, вы его дружки? – Алан Уолл посмотрел на Анта Литтла и Даррена Крума. Они отступали, медленно и осторожно, без резких движений, так, словно перед ними был леопард.

– Не совсем…

– Я хочу Инопланетянина! – Максин стояла на цыпочках и показывала пальцем на мягкую игрушку «ЕТ» из фильма Спилберга. – Можно мне Инопланетянина?

– Мой отец участвовал в кулачных боях, он называл себя «Красный Король», – сказал Клем Остлер. – Он не был рыжим или коммунистом, ему просто нравилось, как звучит это прозвище. Сорок лет назад, или около того, моя семья ездила по Англии вслед за ярмаркой Мерси Ватта, они курсировали вокруг Долины Ившам, иногда доезжали аж до Северн Валлей, торговали лошадьми с другими румынами и фермерами, ну и вообще со всеми, кто попадется на пути. Обычно у посетителей ярмарок водились деньжата, и люди готовы были платить за то, чтобы посмотреть кулачные бои, сделать ставки на бойцов и прочее. Рингом служил какой-нибудь загон или сарай, они оставляли снаружи смотрителей, чтоб те стояли на стреме на случай, если появятся легавые. И мой отец вызывал на бой всех желающих. Он был самый низкорослый из шести братьев, и именно поэтому разного рода дураки всегда ставили деньги на его противников, ставили на то, что именно он первый начнет истекать кровью. Внешне он совсем не был похож на бойца. Но, говорю тебе, внешность обманчива – он легко переносил удары, он был тверд, как булыжник, и в то же время быстр и увертлив – все ему было как с гуся вода. В те времена дрались без перчаток, голыми руками, дрались так, что костяшки пальцев к концу боя кровоточили. Мое первое в жизни воспоминание – это отцовский бой. В те дни бойцов не делили на весовые категории – это сейчас соперников отца называли бы тяжеловесами, но тогда все было иначе. И однажды зимой (детские вопли, доносящиеся с соседнего аттракциона, на секунду заглушили голос Клема Остлера) однажды зимой до нас дошли слухи об одном гиганском уэльсце. Не человек, а настоящий монстр, я не шучу, ростом больше двух метров, родом из Энглеси. Люди так его и называли. Скажи «Энглеси» – и все сразу поймут, о ком речь. Он дрался жестоко и безжалостно: просто сгребал соперника в охапку и разбивал ему череп, как яичную скорлупу. Один кузнец по имени МакМахон, из графства Чешир, умер, не продержавшись д-же одного раунда против Энглеси. Другой смельчак после боя с ним всю оставшуюся жизнь ходил с металлическими пластинами в черепе. И еще трое или четверо взбирались на ринг здоровыми и бодрыми мужиками, а потом даже не могли уйти самостоятельно, их уносили. Энглеси специально искал встречи с Красным Королем на ярмарке, прямо здесь, в Блэк Свон Грин. Он хотел не просто побить моего отца, но убить, уничтожить, освежевать его и продать останки фермерам, чтоб те скормили его мясо свиньям. И однажды, когда мы вернулись в наш лагерь в Пиг Лэйн, люди Энглеси уже ждали нас там. Они не собирались уходить без боя. Правила просты: тот, кто к концу боя сможет стоять на ногах, з-бирает деньги. Двадцать гиней! В те времена никто из нас даже представить с-бе не мог такой кучи денег.

– И что ваш папа сделал? – спросил Дин.

– Боец не может отказаться от боя, тем более, цыган. Нет ничего в-жнее репутации. Мои дядья собрали целый совет: ведь у отца не было денег, чтобы внести свою долю в призовой фонд. И ему пришлось договориться с Энглеси, что вместо денег он поставит на кон все, что у него есть. Все! Трейлер – наш дом на колесах! – фарфоровый сервиз, кровати, собак и даже блох, живущих на этих собаках, и много чего еще. Все было на кону: проиграй он – и мы остались бы на улице с голыми задницами. Некуда идти, не на чем спать, нечего есть.

– И что произошло в итоге? – спросил я.

– Энглеси согласился. Он просто не мог устоять перед соблазном: не только п-бить Красного Короля, но и обчистить его! В ночь перед боем сарай был забит до отказа. Цыгане приехали отовсюду: из Дорсета, Кента и, кажется, половина жителей Уэльса была там. Ох, что это было за зрелище! Говорю вам! Настоящее сражение! Мы с Баксом до сих пор помним все до мельчайших деталей. Отец и Энглеси колотили друг друга так, что, кажется, стены сарая потряхивало при каждом ударе. Все эти клоуны в телеке, с нелепыми раздутыми перчатками на руках, с судьями и докторами, они бы и минуты не пр-держались, они бы просто убежали в слезах. Каждый удар был как наказание, как пытка. Мокрые, пр-питанные потом и кровью волосы липли к лицу. Отец с трудом мог видеть. Но, г-ворю вам, он бился насмерть. Пол в сарае был залит, заляпан кровью, словно на скотобойне. А потом наступил момент, когда они уже не могли бить друг друга. Они просто стояли там и дышали. Наконец, отец качнулся вперед, поднял левую руку, потому что правая был разбита в кровь, из нее торчали кости… он качнулся вперед и сделал вот так, – Клем Остлер вытянул руку, прикоснулся указательным пальцем к моей переносице и толкнул меня, толкнул слегка, так слабо, что я едва почувствовал. – Уэльский гигант начал падать. Медленно, как дерево. БАМ! Бой был окончен. Отец больше не дрался с тех пор. Ему пришлось уйти. Слишком много травм он получил в ту ночь. На выигранное бабло он купил новую карусель. А вскоре после этого он так вообще – стал полноправным хозяином ярмарки, его называли «шеф Тоберман». В последний раз я разговаривал с ним в Чепстоу, в палате, в больнице. За пару дней до его смерти. У него была жидкость в легких, он уже не мог нормально дышать и кашлял кровью. И я спросил его: зачем ты сделал это? Как ты мог поставить на кон все, что имел?

Мы с Дином уставились на Клема Остлера, ожидая ответа.

– «Сын, – сказал он, – если б я дрался только за деньги, я бы проиграл». Деньги для него были дымом, он не хотел страдать за них. Он знал: чтобы выиграть, он должен сражаться за то, что ему действительно дорого, п-нимаете? За меня, мою маму, нашу семью, наш дом, наши вещи. Только мысль о нас в ту ночь помогла ему перетерпеть боль. Вы п-нимаете? Вы п-нимаете, что я имею в виду?

Мы с Дином оказались в толпе, в море из людей. Какое-то время мы барахтались там и словно боролись с течением, потом все же выбрались на «берег» – и оказались возле паба «Черный лебедь». В пабе за барной стойкой сидел мистер Бродвоус и двое каких-то пъяниц. Пьяницы улыбались, как дебилы, зубы у них были черные, а лица – цвета вареной свеклы. Они сидели на стульях, похожих на каменные грибы на длинной ножке. Дин тревожно поглядывал на чашку в руке у отца.

– Это кофе, сынок! – мистер Моран показал Дину чашку. – Из моей фляги! Крепкий и горячий – как раз то, что надо для ночи вроде этой. – Он повернулся к мистеру Бродвоусу, – жена хорошо поднатаскала его. Теперь он внимательно следит за тем, что я пью.

– Это хорошо, – мистер Бродвоус говорил и двигался так медленно, словно был растением, – для вас обоих.

Вошел Исаак Пай с ящиком пива в руках; он выгружал товар из своей машины, припаркованной у входа.

– Ну чего, Фрэнк, – спросил он, улыбаясь, – когда начнешь опять заливать за воротник?

– Никогда. Мой воротник теперь всегда будет сухим, – отец Дина был предельно серьезнен.

– Ох, старая песня.

– Я говорю не о песнях, я говорю о выпивке. Есть люди, для которых выпивка безвредна и даже полезна. Но для меня – отрава. Мне об этом доктор сказал – ничего нового он не открыл, конечно, я и сам уже давно это знавал. В последний раз я пил спиртное в апреле.

– Так уж и в последний?

– Да, – отец Дина сердито посмотрел на бармена. – В последний.

– Что ж, тебе видней, – Исаак Пай снова зашел в паб с ящиком пива. – Только учти, что ко мне со своим спиртным нельзя.

– Об этом можешь даже не беспокоиться, Исаак! – отец Дина не сказал, а выкрикнул эти слова – словно сам себя пытался убедить в том, что это правда. – Об этом можешь даже не беспокоиться.

Обычно комната смеха – это убогое помещение с двумя зеркалами, одно вытягивает тебя, другое сплющивает. Но эта комната смеха на удивление хороша – зеркал в ней много, и из каждого на тебя смотрит диковинный мутант.

Я был один. Если это, конечно, возможно в комнате, полной зеркал. Я достал бумажник Уилкокса, хотел пересчитать деньги, но передумал – сделаю это, когда окажусь в более безопасном месте.