Лягушонок на асфальте (сборник)

когда обогнул его клетку, то увидел слона, топтавшегося на деревянном настиле.

Слон взмахнул ушами. Задняя левая нога была схвачена петлей. Петля

примкнута к цепи. Цепь продета в ушко сваи, вбитой в землю.

Он подергивал каторжной ногой, и цепь тревожно звякала. Жалко слона:

спит стоя, походить нельзя и больно на плахах подошвам. Не могли поставить

чуть подальше, на поляну, где мягкая мурава, наподобие коврика из пенопласта.

Навстречу Геке слон выбросил хобот; шумно потянул воздух; или хлеб

учуял, или узнает по запаху, какой он, Гека, человек.

Слон начал гнуть хобот волнами. Забавляет. А может, радуется? Скучно

было: привык к людям. Нет, все-таки, наверно, свежий хлеб унюхал и выступает,

чтобы получить угощение.

Гека скинул с плеч сумку, отломил кусок от черной буханки, кинул на плахи.

Слон завернул хлеб в конец хобота, отправил в глубокий, как пещера в

скалах Третьей Сосновой горы, рот и опять принялся приплясывать передними

ногами. Видать, понимает вкус в черном хлебе. Гека тоже понимает. Черняшку

приятно уплетать с жирной малосольной селедкой, полузатопленной в уксусе. А

еще лакомей черняшка со сладким казахстанским луком. Взять прямо целую

головку, снять шелуху, стянуть пленку, присаливать бока, фиолетовые,

глянцевитые, и кусать.

В хоботе две ноздри-трубы, влажные на выходе. Через эти ноздри-трубы

слон и подул на Геку, да не просто подул: провел горячей струей воздуха вокруг

головы, отчего волосы поднимались и опадали так, как металлическая пыль, над

которой описали магнитом круг.

Дома Геке часто хотелось, чтобы его гладили по волосам. Он подходил к

Александре Александровне, готовно наклонял голову.

Она сердилась.

– Котенок выискался. Играй иди. Некогда нежничать.

Если Александр Александрович отдыхал, Гека направлялся к нему. Но и

отец не гладил его по волосам, хоть они и были мягкие, как нейлоновая

Аннушкина шапка. Оправдывался отец тем, будто ладони шершавы, как кокс, -

волосы повыдирают.

Няня Милка подзывала Геку к себе, навивая русые пряди на пальцы, жалела:

– Зачем только они тебя выродили...

Мать ворчала на няню:

– У, потатчица. Ремня ему - не ласки, размазне.

Изредка по ночам прилаживалась бочком на Гекину раскладушку Аннушка.

Крутила подбородком его волосы. То плакала: обратно кто-то обманул, то

смеялась: опять кто-нибудь пообещал жениться. У Геки затворялось дыхание: он

ненавидел запах белого вина, но не прогонял сестру.

Воздушные струи, которыми слон ерошил вихры мальчика, были знойны, но

приятны. Мальчик замер. Гека не просил гладить волосы - он сам догадался. И

ни грубостей, ни жалости, от которой ревмя ревешь. И ласковый не от горя или

счастья. От доброты.

Гека зажал в кулаке выступ обломанной буханки. На корточках подобрался к

настилу. Пританцовывая, слон взял хлеб. Если бы Гека не понравился слону, тот

мог бы подальше распустить хобот и поймал бы за руку. Умный. Не пугает

детей. Алевтина Александровна говорила, у слонов мозги весят четыре с

лишним килограмма. Есть башке чем варить. Интересно, батоны ему по вкусу?

Скормлю один - и хватит. Что на буханку клянчить у Аннушки, что на буханку с

батоном.

Надумал, скармливая слону батон, поставить у своих ног кожимитовую

сумку. Если слон и в самом деле умный, добрый и он, Гека, ему понравился, то

не стащит сумку и не опорожнит.

Едва успел поставить сумку, ее как ветром подняло. Она покачалась в

воздухе - петли ручек в завитке хобота - и села на настил.

Уголками-выступами на конце хобота, что ловки и быстры, точно пальцы

жонглера, слон раскрыл сумку, рьяно топтался и гремел ушами. Казалось, что он

торжествует сам перед собой: ну и молодец - добыл сумку, набитую ароматным

хлебом.

Когда Геку обижали те, кого он не уважал, он редко плакал, но когда

оскорбляли те, кто нравился, то ревел навзрыд.

Ткнулся лицом в колени. В голос не заревел: выгонят из зверинца, однако

сдержаться не смог.

Вдруг что-то гладкое придавило Гекины ступни, а что-то мягкое

притронулось к затылку и нежно пощекатывало шею.

Мальчик вытер глаза, догадываясь, что произошло.

Около него стояла кожимитовая сумка, в ней лежали целы-целехоньки две

белых буханки и гофрированный батон.

Слон не взмахивал ушами, не пританцовывал. Он недвижно стоял и

жмурился. Глаза карие, в красных паутинках кровеносных сосудов на белках.

Жмурился застенчиво, будто говорил:

«Зря ты, мальчик, расстроился. Сам небось всласть озорничаешь! Разве мне

нельзя побаловаться, хоть я и слон?»

«Не сердись, слон. Я виноват. Но я тебя очень люблю».

Слон начал кланяться, а взгляд стал веселый-веселый. И Гека подумал: «Раз

он понял, что я сказал про себя, то теперь так и буду передавать ему свои мысли.

Слон, я еще хочу угостить тебя, только я подойду поближе, и ты меня не ударь».

Гека разломил пополам батон, шагнул к настилу. И в этот момент раздался

крик:

– Назад, пацан! Убьет! Назад!

Гека оторопел, потому и остался стоять в ямке с водой и грязью, куда

наступил.

Наискосок от себя увидел напряженный хобот. Из хобота вырывался

сердитый хрип. Гека догадался, что слон прогоняет того, кто приказывал.

– Назад, пацан!

Пусть приказывает. Гека под защитой слона. Вон у него какие огромные

клыки, даже отпилили острия, чтобы не проткнул кого-нибудь.

Дядька-крикун остановился близ слоновой каторжной ноги. Взмахивал