Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг

– Где тут отлить? – заорал он, расстегивая ширинку.

Обе Фаины кинулись спасать дорогой ковер, а Илюша с главой семейства наконец вышли на воздух. Ночь была холодной, влажной и липкой.

– Зач-чем вы с ней ж-живете? – закуривая, спросил Илюша.

– Ты о чем? – Евгений Алексеевич был рассеян.

– Зач-чем живете с Фаиной Ив-вановной? Она вас унижает, в грош не ставит.

– Чувство долга, молодой человек, знакомо ли оно вашему поколению?

– В чем долг? Ф-финансируете детей, как и п-прежде, и живете от-тдельно. – Илюша стряхнул пепел через перила на газон.

– Все не так просто, – вздохнул затравленный муж, – Фаня многое мне дала, мы через многое прошли вместе. Видел Федю?

– В-видел.

– Это сейчас за ним ухаживают нанятые люди, а первые двадцать лет мы жили с родителями в одной квартире с больным ребенком на руках. Поверь, это был ад.

– Ну а зачем в-вы на ней ж-женились? Не п-поверю, что по л-любви.

– Это мой крест, наказание. Конечно, не по любви. Любил я другую женщину.

– И-з-за что вы н-наказаны?

– Я ее выгнал, психанул… В бешенстве переспал с ее злейшим врагом – Фаней. А Фаня, не будь дурой, мне и предъявляет: я – беременна. Пытался скрыться, а она в райком комсомола и партком жалобу написала. Заставили жениться. Другие времена были, Илья. Вам этого сейчас не понять… – Евгений Алексеевич не моргая смотрел на зловещий сумрачный сад. – А потом родился Федя. Вот и вся история.

– Н-нашли ту ж-женщину? – спросил Илюша, ежась от холода.

– Неа. Она пропала. Как сквозь землю провалилась. Вот так, молодой человек. Наказание не обязательно приходит потом, через века, в будущей жизни. Кара вполне может настигнуть вас сию секунду. Поэтому сто раз подумайте, прежде чем сделать выбор.

Илюшина голова распухла от посвящения в чужую тайну, за грудиной по-прежнему ныла какая-то ссадина, он продрог и, сочувственно хлопнув по плечу хозяина, нырнул в дом. Пробираясь к вешалке за пресловутой курткой, Илья мечтал покинуть хоромы через задний вход, но не тут-то было. Из-за колонны холла вынырнула пьяная Фаина Ивановна. Тонкие лямки ее платья были спущены на бойцовские плечи, глаза горели охотничьим азартом.

– Вот ты и попался, – сально сказала она, – моя спальня за углом, теперь не убежишь!

Илюша попятился, сшибая спиной бронзовую статуэтку. Не глядя, он пытался нащупать вешалку в поисках своего пуховика.

– Уб-бегу, – нерешительно проблеял Илья.

– Убежишь, не получишь расчет! – озверела жаба.

– Ф-фаина Ив-вановна… – начал он.

– Для тебя – Фаня. Если будешь умницей…

На помощь Илюше опять пришел, а точнее, ввалился в холл обвешанный бабами Саша Баринов. Он раскидал девиц и вновь кинулся лобызать своего дублера. Уловив момент, Илья покинул дом, забился в свою каморку и запер дверь на хлипкую щеколду. От перспективы быть распластанным по простыням нетрезвой жабой его бросало в пот, сердце колотилось, ссадина на нем превращалась в рваную рану.

С раннего утра Илья завершил панно, убрал инструменты и свалил в город, подальше от коттеджа с его обитателями. Нарядный космонавт в голубом скафандре помахал ему рукой. К вечеру, не заходя на территорию, он дождался машины хозяина и прямо из кустов кинулся к Евгению Алексеевичу.

– Работ-та з-завершена, – сказал он, задыхаясь, – р-расплатитесь со мной, п-пожалуйста, и я уеду в аэроп-порт.

– А Фаня приняла вашу мозаику? – удивился муж.

– М-мозаика вып-полнена на сов-весть, п-поверьте, – взмолился Илюша, – с Ф-фаиной Ив-вановной мне не с-стоит встречаться. Д-да и в-вам не нужны л-лишние рога.

– Понимаю, – горько усмехнулся хозяин, – тебе повезло, я только из банка.

Он достал из пиджака крокодиловый бумажник и отсчитал двадцать стодолларовых купюр. Илюша расстегнул молнию и затолкал согнутую напополам пачку во внутренний карман пуховика. Евгений Алексеевич пристально разглядывал его лицо.

– Постой, – окликнул он, когда Илюша собрался идти. – У тебя мама рыжая?

– Н-нет, – ответил Илюша, – а ч-что?

– Как ее зовут?

– С-софья М-михайловна Гринвич.

– Ты – еврей?

– Ев-врей.

– Ладно, забудь, – Евгений Алексеевич протянул ему руку, – показалось…

Они обменялись рукопожатиями и в последний момент почему-то обнялись, хлопая друг друга по спинам.

– Езжай отсюда, сынок. До аэропорта идет сороковой автобус. Будь счастлив.

Хозяин долго смотрел вслед на ловкую худощавую фигуру в джинсах и куртке хаки, затаптывая здравым смыслом свое чутье, а потом, окликнутый водителем, вошел в калитку своей усадьбы. Из окна с заднего двора доносился страшный звериный вой больного сына. Кара, перечеркнувшая жизнь за одну-единственную непоправимую ошибку.

Глава 26. Титан

Смерть брата оказалась для Илюши непосильным испытанием. После полувекового юбилея Родион как-то странно располнел, обвис, красивые черты его поплыли, растушевались, перстни давили на пальцы. Он непривычным движением, вкручивая, надевал их каждое утро и, лишь намылив руки, снимал в больнице. Пациентов все больше начал передавать коллегам, после того как однажды сам упал в обморок на шестом часу операции со скальпелем в руках. Он не жаловался, но Ленка рассказывала, что ее муж прошел уже три курса гемодиализа. В мощном и правильном конструкторе Родькиного организма почки, подорванные Илюшиной кровью, были самым уязвимым местом, тем кирпичиком, который с возрастом вывалился из общей кладки и тянул за собой весь отлаженный механизм. Тем не менее Родик оставался единственным человеком в семье, который отвечал за все и всех: купил квартиру и дачу родителям, модельное агентство Ленке, платил за обучение сыновей в престижных вузах, решал все Илюшины проблемы, гасил его долги. Более того, Родион не раз порывался приобрести жилье и младшему брату, но Илья не хотел об этом слышать. До десяти месяцев в году он мотался по экспедициям и приезжал в Москву на неделю-две, чтобы затем уехать снова. И возвращаться ему хотелось именно к Родьке. Сначала на Алтушку, потом на проспект Мира и, наконец, в двухэтажную обитель на Большой Ордынке с видом на желтую церковь с зелеными куполами. В последней квартире у Илюши была своя комната в бело-синих тонах. Ленка отремонтировала ее на свой вкус, опираясь на единственный предмет, который Илюша перевозил из одного жилища в другое, – копию врубелевского «Лебедя». Илья не был привязан к стенам. Мог бы жить и в подъезде, но в Родькином гнезде чувствовал дом. Грязный и обросший, он обычно нажимал кнопку звонка, дверь распахивалась, на шею вешалась Лена, а из дальней комнаты доносился невозмутимый баритон: «Вернулся, бродяга?» Сдирая с себя влюбленную Ленку, он шел в кабинет брата, тот лениво вставал с кресла, и они, обнявшись, хлопая друг друга по плечам, стояли до тех пор, пока Родион не шмыгал носом:

– Воняет от тебя, Илюха, как от бомжа. Ботинки хоть бы снял, остолоп!

– У м-меня н-носки рваные, – улыбался Илюша.

– А когда тебя это смущало?

Потом, вымытый, обстиранный и накормленный Ленкой, он садился на коричневый кожаный диван, Родик разливал «Хеннесси», непременно поминая старого еврея-гематолога из вологодской больницы, и они поднимали тост: «За пять сорок пять и два четыреста!» На следующий день всей семьей отправлялись к родителям на Страстной бульвар. Ленка пекла потрясающий медовик, мама целовала всех строго троекратно, а на Илюше залипала так, будто он был не сорокавосьмилетним жилистым мужиком, а сладким пупсом с ямочками на попе. Папа крепко обнимал Ленку – он очень ее любил, Ларик с Яриком оставляли в коридоре кроссовки сорок пятого размера, все набивались за кухонный стол (почему, ведь был же огромный обеденный?) и сидели чуть ли не друг у друга на коленях. Ленка разрезала торт: маме, папе, заметно больший кусок Илюше, сыновьям и только потом Родиону. Все одновременно галдели, просили Софью Михайловну рассказать про «5045 и 2400», в сотый раз смеялись, в сотый раз выпивали…

Родька не мог умереть. В семье настолько привыкли к его могучему иммунитету, его бессмертию, что звонок из больницы от Пашки-паука все восприняли как шутку.

– Родион Львович умер, оперируя пациента. У него отказали почки.

– Пациент умер? – переспросил Илюша.

– Родик умер, – старый Паук по-мальчишески зарыдал в трубку.

Илюша одеревенел. Он повторил Ленке эти два несовместимых слова, лег пластом на пол и закрыл голову руками. В двух метрах от него билась в истерике Лена, ревел телевизор, звонили все телефоны до одного. Пришедшие сыновья выли, раздирая душу. В квартиру начали стягиваться какие-то люди. Но Илья лежал в оглушительной тишине. Огромной кровавой саблей кто-то рубанул этот мир, отсекая все звуки, запахи, эмоции. Родик оказался смертным. Его спаситель, его идол, его маяк, мерило всех его помыслов и поступков. Родной, мудрый, надежный, красивый Родик. Сильный, ледяной – напоказ и абсолютно теплый, как мамин свитер, – в душе.

Илюша пролежал на полу до вечера, пока не приехал Пашка-паук. Седой хирург приложил к его носу платок с нашатырем и встряхнул, будто сортовую яблоню в попытке избавиться от урожая осенних плодов.

– Мы что, зря тебя оперировали двадцать лет назад? Он зря ночей не спал, чтобы вернуть тебя к жизни? Вставай!

Илюша, шатаясь, сел на кровать и, глядя на Ленку, тихо, только губами произнес:

– Как ты могла класть ему торт в последнюю очередь?..

Ленка припала к Пашиной груди и безудержно зарыдала. Паук обнял ее и с упреком посмотрел на Илью: