Любимый город
Шрифт:
Кому первому пришла идея ставить «сцену в саду» из «Ромео и Джульетты», Раиса упустила. Ей было совершенно не до того. Она и в общее дело включилась все с тем же Маяковским, благо его ей учить не надо, и так помнит.
Вокруг Шекспира закипели нешуточные страсти, каких и сам великий драматург не смог бы придумать. Джульетта из Верочки вышла замечательная. Если бы еще Ромео ее так не стеснялся! Он и моложе, всего-то шестнадцать, и по званию никто, потому что годами для военной службы еще не вышел.
Яша попал на эту роль совершенно случайно - подвернулся под руку комсоргу аккурат после концерта.
И когда Верочка начала читать, да еще с выражением, Яша тут же погиб на месте, весь, до конца. С трудом, запинаясь и едва удерживаясь на курсе шекспировского стиха, он подавал свои реплики и краснел при этом так, что мог бы заменить фонарь для проявки пленок. Даже признался, что по литературе у него была тройка.
– Эх, ты, - вздыхала Верочка, в мирной жизни - круглая отличница, - мне в школе таких вечно “на буксир” давали, и здесь не отвертелась.
Яша стоически учил роль, пользуясь любой возможностью признаться в любви хотя бы и от чужого имени. За него переживали все раненые, помогали, поддерживали, отрываясь даже от обсуждения очередных событий в Европе и на Тихом океане.
– "Величина этого грандиозного морского театра исключает всякую возможность воздействия противников друг на друга со своих основных территорий" - а я, товарищи, что говорил?
– Да ты в морской пехоте, когда окапываешься, талант свой в землю зарываешь. Тебя в Генштаб нужно!
– Так вот почему морячков хрен заставишь нормально окоп копать! За таланты беспокоятся! А касок не носят, чтоб мозги не натереть!
– Хватит вам, скоро спектакль, а вы опять Яшу сбиваете!
– парировал Кондрашов, - Соберись, мы же вчера повторяли!
– Давай, браток! Если что, мы в первых рядах сядем, подскажем. А ты, Генштаб наш непризнанный, дай совет по делу!
– Не ходи под балконом как кот вокруг горячей каши!
– со знанием дела говорил кто-то.
– В охапку ее и бегом, пускай эти буржуи сами разбираются, кто там кому на ногу наступил!
– Не по сценарию будет!
– Тише вы, стратеги! Так, Яша, давай, какая у тебя следующая реплика?
Яша, все время разговора прилежно мывший в палате полы, оперся на швабру и начал мучительно вспоминать первую строчку. Слова разбегались от него. “Н-не… не смею я сказать тебе, кто я, - он моментально запнулся, полез в карман за шпаргалкой, но подглядывать сразу тоже не хотел, - сказать… сказать… кто я /По имени, о милая, святая: /То имя мне, как враг твой ненавистно, - голос его понемногу окреп.
– Я б разорвал его, когда б его /Написанным увидел на бумаге”.
– Ну вот, - усмехнулся Кондрашов.
– Можешь ведь, когда захочешь. Ты когда читаешь, прежде всего ее представляй, Джульетту свою. Это называется “система Станиславского”, я читал перед войной. Как только ты ее перед собой вообразишь как следует, так сразу все вспомнишь.
– Все-то ты, братец, знаешь, - поражался кондрашовский сосед, - и про миноносцы девушке растолковать, и про Станиславского с Шекспиром. Вот скажи мне честно, есть на свете что-то, чего ты не знаешь? А то куда не ткни его, везде талант.
– Таланты, они, брат, разные бывают, - отвечал Кондрашов, - Я, может и сам
не знаю, к чему у меня способность. Потому что всего не перепробуешь, жизни не хватит. Бывает, что человек всю жизнь одним делом занят и делает его хорошо, а потом раз - и у него к чему другом талант открылся. Вот например, знал я одного доктора, из окружения вместе выходили - так прирожденный оказался разведчик! На две сажени сквозь землю видел. На моих глазах часового фрицевского снял, тот даже пикнуть не успел. Вот что значит талант!– Ну ты уж совсем травишь. Меру знать надо, - тут же взвился другой его сосед, - Я сам не из кашеваров, из разведки! Часового снимать, это уметь надо!
– А он сумел, - не сдавался Кондрашов.
– И мнится мне, что я его голос слышал, когда мне ногу собирали!
– Что ты слышать мог, под наркозом-то? Приснилось поди… Мне вон теща моя приснилась, чуть не помер от такой картинки!
– А я говорю, не снилось. Вот… товарищ доктор!
– Кондрашов вдруг резко повернул голову, попытался приподняться и пожалуй, сел бы, если б не гипс до подмышек, - Товарищ доктор!
– Что такое?
– повернулся на голос вошедший с обходом Астахов, - Нога беспокоит?
– Да нет, на мне все заживает на собаке! Что, не узнаешь? Это же мы вместе на часового-то тогда напоролись. Помнишь?
– Лейтенант, неужто ты? Вот теперь по голосу узнал. "В море - дома, на берегу - в гостях"?
– Так пуля не разбирает. Вон как теперь, упаковали меня, как ценную бандероль, только что печати на гипсе нет. Долго еще мне этак? Уж сколько дней койку пролеживаю, а мои там дерутся! Сколь встану-то?
– Всему свое время, встанешь. Но не сразу. С этим, брат, спешить нельзя, даже если очень охота.
– Ну хоть что определенное скажи!
– На День Красной Армии скажу. Не раньше. Кость срастается долго. Собрали ее тебе аккуратно, теперь только ждать. Ты скажи, остальные как, живы, отряд наш? Ткачев, второй номер твой, командир?
– Живы, товарищ доктор, все живы были, как меня сюда отправляли. Ленька Ткачев меня с нейтралки и вытащил. Самого его тоже чуток царапнуло, но несильно, остался в строю. Я ребятам непременно письмо чиркну, расскажу, кого встретил, - Кондрашов потянулся здоровой рукой к тумбочке, лишний раз дела не откладывая.
– Ведь кто бы подумать мог! А то я рассказываю, как ты того часового снял - а они не верят. Говорят, не бывает.
Астахов сам подал ему листок с карандашом, помог устроиться удобнее:
– Не рвись, герой, тише. Торопись медленно, а будешь спешить - всю работу нашу тонкую порушишь. А не верят, так правильно не верят. Один раз считай повезло мне, другой раз могло бы и не выйти.
– Да уж постараюсь не очень торопиться. Товарищ доктор, как меня в батальон выздоравливающих будут выписывать, я тебя часовых снимать выучу, все по науке. Но про повезло - это ей богу зря. Тут талант надо иметь!
До самого отбоя Кондрашов чувствовал себя почти счастливым. Был бы совсем счастлив, как бы не гипс. Надо же, друга боевого встретил, с которым из окружения с боем вышли! А снимать часовых, это конечно наука хитрая, но если человек безо всяких правил так лихо с ножом обращается, вполне постижимая. Как знать, вдруг когда и пригодится еще, не ровен час.